отношения в их самой грубой и дикой форме; сеньор упорно и упрямо цеплялся за эти рутинные, еще при дедах сложившиеся методы хозяйствования и отношения с крестьянами; он по-прежнему старался на основе стародавних феодальных прав взять у крестьянина побольше - все, что можно. Сети феодальных повинностей, плотно опутывавшие основного производителя-крестьянина, лишая его инициативы и стимула к увеличению сельскохозяйственного и производства.
Работая вместе со своею семьей от зари до зари, крестьянин должен был отдавать почти все плоды своего труда сеньору, церкви, монархии. Разоряя непомерной эксплуатацией крестьянина, доводя его до нищеты, феодалы-сеньоры тем самым подрывали и основу собственного существования, и основу экономики всей страны, оставшейся, аграрной. Но их это мало заботило; они жили сегодняшним днем, стремлением к удовлетворению своих непрерывно растущих потребностей, и их помыслы были направлены главным образом на то, как бы изобрести новые способы извлечения дохода от крестьянина.
С 80-х годов во французской деревне наступило то, что историки назвали «феодальной реакцией» или «сеньориальной реакцией». Сеньоры в большинстве провинций королевства стали предъявлять к крестьянам новые, еще более повышенные требования. Они пытались увеличить число феодальных повинностей, стараясь восстановить самые архаические и давно «выветрившиеся» феодальные права, или выжать по другим действовавшим феодальным правам максимально возможное из крестьянина.
В последние 20 лет перед революцией сеньоры стали захватывать и общинные земли, имевшие большое значение для крестьян.
В основе «феодальной реакции» 80-х годов лежало проявлявшееся и раньше в разных формах стремление сеньора к усилению эксплуатации крестьянства. Но к этому присоединились и дополнительные причины. В 70-е годы XVIII в., происходило падение цен на сельскохозяйственные продукты. В 80-е годы сельскохозяйствённые цены удерживались в основном на том же низком уровне. Связанное с этим сокращение доходов сеньоров и толкало их на поиски новых источников дохода. Вместо того чтобы искать их в улучшении качества обработки земли, повышении агротехники, агрокультуры вообще, большинство сеньоров пошли по казавшемуся им наиболее простым и привычным пути грубого нажима на крестьян. В своекорыстно-эгоистическом ослеплении, руководствуясь наивно-хищническим расчетом «на мой век хватит», сеньоры с яростью, в исступлении усиливали пресс, давивший на крестьянство, ускоряя тем самым час неизбежного взрыва.
1.2 Аграрное законодательство 1789-1791 гг.
Французская буржуазия, завладевшая летом и осенью 1789 г. всей полнотой власти в стране, не была классом однородным. В её составе имелись различные слои и группы, одни менее революционные, другие более. Да и в ходе самой революции буржуазия не оставалась неизменной. Падало влияние одних ее групп, росло влияние других, появлялись даже новые группы буржуазии. На первых порах к власти пришла самая умеренная фракция буржуазии, так называемые конституционалисты, господствовавшие в Учредительном собрании, в Парижской коммуне, в Якобинском клубе и задававшие тогда тон в общественно-политической жизни всей страны. Конституционалисты выражали интересы богатой буржуазии «старого порядка» (банкиры, откупщики, купцы - «фабриканты», крупные землевладельцы-буржуа и крупные арендаторы, высшие чиновники) и сравнительно узкой прослойки либеральной аристократии. Эта буржуазия, тесно связанная с дворянством, и с дворянским государством (откупа, займы, аренды), не стремилась к коренной ломке социальных отношений. Ее интересам более отвечала, политика частичных буржуазных реформ и компромисса с дворянством.
Естественно, что конституционалисты могли вести революцию вперед лишь до известного предела, а затем они неминуемо должны были вступить в конфликт и с народом, и с другими, более радикальными группировками буржуазии.
Помимо этого были проведены реформы в судебной, налоговой, административной системах. Не осталась без внимания и церковь, реформа которой вызвала, раскол среди французского духовенства. После того как папа не признал «гражданского устройства» церкви во Франции, все французские епископы, за исключением семи, отказались принести гражданскую присягу. Между присяжным, или конституционным, и неприсяжным духовенством возникла, острая борьба, значительно осложнившая политическую обстановку в стране. В дальнейшем «неприсяжные» священники, сохранившие влияние на значительные массы верующих, становятся одной из важнейших сил феодальной контрреволюции.
Все эти реформы, буржуазные по своему существу, в значительной степени преобразили страну. Уничтожены были остатки прежней феодальной раздробленности с такими ее архаическими институтами, как внутренние таможни, особые привилегии провинций и городов, местное право и пр. Устранены были преграды, которые создавала экономическая политика «старого порядка» для развития торговли и промышленности. Путь для более быстрого подъема производительных сил страны и роста капиталистических отношений был расчищен.
Еще более знаменательные события разыгрывались в деревне, которая в течение нескольких недель напрасно ожидала, что Национальное собрание обратит внимание на ее нужды, а после взятия Бастилии, поднялась чуть ли не единодушно против своих вековых угнетателей. Во второй половине июля и в августе 1789 г. Франция пережила настоящую «аграрную революцию», которая закрепила победу, одержанную парижскими санкюлотами над королевским абсолютизмом, и положила начало ликвидации феодальных порядков в деревне.
Крестьянские восстания вспыхнули почти одновременно в разных частях страны, примерно с 20-23 июля, и продолжались в большинстве провинций до первых чисел августа, а в некоторых местностях даже до конца этого месяца. Во многих (но далеко не во всех) провинциях крестьянским восстаниям предшествовало возникновение своего рода общественной паники - «великого страха». Продовольственные волнения в городах, разгром беднотой таможенных застав и домов известных «скупщиков», отдельные случаи нападения нищих и бродяг на фермы, где они искали продовольствие, случаи потрав крестьянских посевов изголодавшимися людьми (пытавшимися скосить и унести часть урожая до того, как его скосит сам хозяин) породили большие опасения за свою собственность не только у богатых буржуа, но и у широких слоев крестьян-хозяев (цензитариев или арендаторов). Этим крестьянам казалось, что если они не возьмут в свои руки оружия, то станут жертвами «разбойников». «Вот они, разбойники! Они жгут леса, косят хлеб, надо быть бдительными, надо вооружаться!» - так рассуждали многие крестьяне. Стихийно и в разных концах страны крестьяне стали вооружаться, сходиться в отряды и искать этих «разбойников», которых они, конечно, не находили и тогда обращали свой гнев против замков и монастырей. Возникновению крестьянских восстаний именно во второй половице июля способствовало также-то обстоятельство, что это время уборки урожая и, следовательно, время уплаты сеньорам и церкви шампаров, десятин и прочих повинностей. А платить эти повинности теперь крестьяне решительно не хотели.
Наиболее крупные очаги крестьянских восстаний возникли на востоке Франции: в провинциях Дофине, Франш-Конте, Маконне, Виваре, Эльзасе. На севере Франции восстания охватили Эно и Камбрези, а на западе - Нормандский бокаж и часть Нижнего Мэна. Почти везде крестьяне действовали одинаково. Они объединялись в отряды по 150-200 человек, иногда по 300-400 человек (и совсем уже редко - по 2-3 и более тысячи человек), вооруженных чем попало - пиками, косами, топорами, вилами, охотничьими ружьями, просто дубинами, и являлись к замку местного сеньёра или к аббатству, требуя, чтобы сеньор или аббат выдали им «терье», «титулы» и прочие феодальные книги и документы, где были записаны их повинности. Если сеньор выдавал им эти документы, они их торжественно сжигали. Они заставляли также сеньора или аббата подписать еще специальную бумагу об отказе от своих феодальных прав (на этот случай они приводили с собой местного нотариуса). Если же сеньор или аббат отказывались удовлетворить требования крестьян, они нападали на замок или аббатство и подвергали их разгрому: насильственно изымали феодальные документы и жгли их, ломали или уносили мебель и прочую утварь, уничтожали голубятню, кроличьи садки, угоняли скот, расхватывали продовольствие, а иногда и поджигали замок. Так, например, был сожжен крупнейший в провинции Маконне замок Талейранов в Сенозане. Этот замок пылал всю ночь. Его осаждали толпы крестьян численностью до 4 тыс. человек. Крестьяне вторгались также в города, где громили конторы нотариусов (у которых хранились архивы сеньоров) и дома скупщиков, а также тюрьмы, соляные амбары и т.п. О масштабах крестьянской «войны против замков» можно судить хотя бы по тому, что в провинции Франш-Конте нападению подверглись 40 замков и дворянских усадеб, из них 2 замка были сожжены и 14 замков сильно разрушены. В этой же провинции один монастырь был полностью разгромлен, другой - сильно поврежден, и подверглись нападению еще 7 монастырей. В провинции Маконне 2 замка были сожжены и полностью разрушены, 14 замков разгромлены, равно как 6 монастырей и других церковных зданий. В провинции Дофине 9 замков были сожжены, 43 замка разгромлены, в 13 замках были сожжены архивы. Имели место случаи убийств сеньоров или управляющих, хотя и весьма редкие. В Лангедоке, например, был убит маркиз де Баррас. Барон Монжюстен едва не был брошен в колодец, но его спасли проходившие мимо солдаты. Маркиза Фальконе из Л а Мотт Фуке (Нормандский бокаж), который с 1780 г. судился с крестьянами из-за, захвата им общинных земель, несколько раз подносили в кресле к разложенному во дворе его замка костру, требуя, чтобы маркиз выдал крестьянам «терье» (земельную опись). По маркиз не был убит, хотя и сильно пострадал от ожогов. Крестьяне расправлялись не только с сеньорами или управляющими, но и с богатыми купцами, в которых видели виновников голода. Так, 23 июля в г. Баллон (Мэн) собрались около 6 тыс. поднятых набатом крестьян. Сначала ожидали нападения «разбойников», а затем обрушились на «аристократов» и «богачей». Крупный сеньор Монтсссои и его тесть, богатый негоциант Кюро, были убиты толпой. Иx головы, насаженные на пики, носили по улицам. Дворяне в ужасе бросали свои замки и бежали в города или за границу. Наступила новая волна «великого страха», охватившая в основном дворян и богатых людей.
Эта вооружившаяся деревенская беднота не боялась «пустить петуха» и разгромить помещичью усадьбу.
Крестьянские восстания и выступления, разлившиеся могучим потоком по всей Франции, были направлены главным образом против помещиков и феодально-абсолютистского режима. Но они внушили «великий страх», как тогда говорили, не только помещикам и «князьям церкви», но и буржуазии, обеспокоенной за неприкосновенность своей собственности.
И старые королевские власти, и новые буржуазные муниципалитеты пытались остановить крестьянское движение, которое активно поддерживала, городская беднота. Против крестьян (как во многих случаях и против рабочих) были двинуты отряды буржуазной гвардии, жандармы, а в ряде мест и регулярные воинские части, еще подчинявшиеся своим офицерам. Войска и буржуазная гвардия рассеивали толпы крестьян, хватали их вожаков. Крестьяне несли под пулями карателей большие потери. Затем начались судебные расправы. Крестьян судили либо превотальные (военно-полевые) суды, либо городские Постоянные комитеты. Крестьян приговаривали к клейму, к галерам, к тюремному заключению, к смертной казни. В провинции Маконе были повешены 32 человека; в провинции Дофине двое повешенных были затем обезглавлены, а их головы для устрашения возили по деревням.
Но крестьянское движение росло, ширилось. Наряду с «войной против замков» - этой высшей формой тогдашней крестьянской борьбы - огромный размах приобрели и другие формы крестьянского сопротивления: отказ платить десятину, цензы, шампары, налоги; разрушение изгородей, массовые потравы на захваченных сеньорами общинных землях, порубка лесов, выходы крестьян на охоту и рыбную ловлю и многие другие. Крестьянские выступления оставались локальными, разрозненными, но они охватывали буквально всю страну и все больше сливались с выступлениями городской бедноты.
Не только буржуазии (а значительная часть буржуазии принимала прямое, непосредственное участие в эксплуатации крестьянства), но и дворянам становилось ясно, что одними лишь репрессиями невозможно остановить крестьянское движение, что надо идти на уступки крестьянам.
Первая реакция Учредительного собрания на крестьянские бунты была крайне неблагоприятной для крестьян. Выступая 3 августа в Собрании от имени Комитета докладов депутат от третьего сословия Орлеанского бальяжа Сальмон нарисовал самую мрачную картину положения в стране. «Собственность стала добычей преступного разбоя, - заявил он. - Поджигают замки, разрушают монастыри, подвергают разграблению фермы. Налоги, сеньориальные повинности - ничто не признается». И Сальмон требовал, чтобы Собрание приняло самые решительные меры к восстановлению «порядка и законности» в стране. Он предложил заявить, что до тех пор, пока Собрание не выскажет своего мнения о различных налогах и повинностях, они должны беспрекословно выполняться. Собрание в принципе одобрило предложения Сальмона и передало их в свой Редакционный комитет для доработки.
Около 6 часов вечера 4 августа открылось знаменитое «ночное» заседание Учредительного собрания (оно продолжалось почти до 3 часов ночи). От имени Редакционного комитета известный юрист, депутат третьего сословия от Парижского округа, Тарже предложил проект постановления, в котором крестьянские беспорядки сурово осуждались и предписывалась неукоснительная уплата всех существующих налогов и повинностей.
Предложения Сальмона и Тарже показывают, что наиболее непримиримую позицию по отношению к крестьянам заняли представители буржуазии «старого порядка». Они не склонны были дать им ни малейшего обещания на будущее. Опасность такой позиции ясно видели представители либеральной аристократии, более гибкой, более склонной к политическому маневру.
Перелом в ходе обсуждения крестьянского вопроса на заседании Учредительного собрания 4 августа внесли выступления виконта Ноайля, шурина Лафайета, и герцога Эгийона. У этих аристократов нашлись и слова сочувствия к крестьянам, и проекты реформ, которые еще накануне этого заседания были обсуждены и одобрены в Бретонском клубе. «Но разве можно надеяться достичь прекращения волнений, не зная причин охватившего королевство восстания, и можно ли помочь этому злу, не приняв мер против того недуга, который его питает?» - восклицал Ноайль. «Речь идет не только о разбойниках, - заявил герцог Эгийон. - Весь народ объединяется в лиги, чтобы разрушать замки… Он пытается сбросить с себя иго, которое гнетет его уже много веков, и следует признать, господа, что для этого восстания, хотя и преступного (ибо любое использование насилия преступно), можно найти оправдание в тех притеснениях, жертвой которых является народ». Разумеется, эти знатные сеньоры решительно защищали дворянскую и иную крупную земельную собственность, причем вполне законной собственностью они считали и право дворян на получение чинша, шампара и других «реальных», т.е. связанных якобы с первоначальной уступкой земли крестьянам повинностей. Но они предлагали дать крестьянам возможность выкупить эти повинности, а барщину, мэнморт и другие аналогичные повинности, вытекавшие из личной зависимости крестьян от сеньёра, отменить безвозмездно.
Выступления де Ноайля и д'Эгийона словно прорвали плотину. Правда, некоторые депутаты еще возражали против предложенных уступок и требовали лишь суровых мер подавления крестьянских «беспорядков». Но подавляющее большинство депутатов осознало необходимость реформ. Один за другим на трибуну Собрания поднимались депутаты провинций и городов, священники и знатные дворяне, и заявляли об отказе от тех или иных повинностей или привилегий. Священники отказывались от десятины, от платы за требы, дворяне - от права охоты и рыбной ловли, от своих судебных прав, представители городов - от своих особых прав и привилегий. В течение ночи с 4 на 5 августа были одобрены многие уступки крестьянам, которые затем оформили декретом 5-11 августа относительно «уничтожения привилегий».
Однако обстановка в деревне оставалась напряженной. Правда, во второй половине августа 1789 г. волна первой жакерии спала. Декрет от 5-11 августа, объявивший феодальный порядок «полностью уничтоженным», пробудил большие надежды среди крестьян. Поджоги замков прекратились. Но время шло, а бремя феодальных повинностей все еще продолжало тяготеть над крестьянами. Сеньоры и их управляющие продолжали взыскивать с крестьян чинш, шампары и другие платежи, условия выкупа которых Собрание все еще не объявляло. В конце концов это вызвало новый взрыв крестьянского недовольства. С ноября-декабря 1789 г. началась новая волна крестьянских восстаний, преимущественно в западных и юго-западных районах страны. Вновь горят замки. Сеньоров принуждают подписывать бумаги об отказе от своих феодальных прав. Наблюдался массовый отказ платить повинности сеньорам а также налоги. Местные власти тщетно пытаются заставить крестьян «уважать закон», посылая все новые и новые карательные экспедиции в деревню. Новая волна жакерии сделала невозможным для Собрания оттягивать и дальше законодательное урегулирование вопроса о крестьянских повинностях.
Декретом от 15 марта 1790 г. Собрание установило порядок упразднения феодальных прав, декретом от 3-9 мая того же года - процедуру и размеры выкупа тех из них, которые подлежали отмене лишь за выкуп.
Сохранялось разделение феодальных прав па «личные» и «реальные». «Личные» права признавались результатом узурпации со стороны сеньора и подлежали отмене без выкупа. «Реальные» права рассматривались как следствие первоначальной уступки земли сеньором крестьянину и подлежали отмене лишь за выкуп. Сеньор был освобожден от обязанности представлять документы («титулы»), подтверждающие его права. Достаточно было удостоверить самый факт владения данным правом в течение 30 лет.
Без всякого возмещения отменялись: почетные права сеньора. право суда, права мэнморта и серваж, лично-наследственные барщины, баналитеты дорожные, рыночные и иные аналогичные сборы, право охоты и рыбной ловли, монопольное право содержания голубятен и кроличьих садков.
Право триажа для сеньора (т.е. его право брать себе треть общинных угодий) на будущее время отменялось. Общинам предоставлялось также право возбуждать в суде иск о признании незаконными триажей, произведенных в течение последних 30 лет.
Подлежали выкупу: ценз, шампары и ренты, пошлина, взимаемая при переходе земли в другие руки.
Сумма выкупа была установлена из расчета 4-5% дохода от основного капитала ренты, т.е. в размере, превышающем в 20 раз годовой доход для денежных повинностей, и в 25 раз - для натуральных повинностей.
Предварительно, крестьянин должен был погасить все недоимки сеньору за последние 30 лет. Выкуп был индивидуальным, но если крестьяне были связаны круговой порукой за долги сеньору (а это явление было широко распространено), то выкуп мог быть только коллективным или же требовалось, чтобы желающий выкупить свои повинности уплатил долги и за всех своих односельчан. К тому же выкуп был факультативным, т.е. он мог состояться при наличии добровольного согласия и со стороны крестьянина и со стороны сеньора.
Удивительно ли, что крестьяне были разочарованы? Безвозмездно отменялись лишь обременительные, но все же второстепенные повинности, которые к тому же были уже сметены жизнью. Захваченные сеньорами общинные земли фактически сохранялись за ними. Главные крестьянские повинности, связанные с владением землей, разрешалось выкупать за столь крупную сумму и при наличии столь многих отягощающих обстоятельств, что выкуп этих повинностей становился практически невозможным для подавляющего большинства крестьян-цензитариев. Тем более, что никакой системы государственного кредита для крестьян создано не было. Крестьяне прозвали декреты от 15 марта и 3-9 мая 1790 г. «злодейскими декретами» и попросту игнорировали их. В исторических источниках отразилось очень небольшое количество выкупных операций, совершенных на основании этих законов. Выкупали повинности не столько крестьяне, сколько владельцы цензив из некрестьянской среды.
Столь же разочаровал крестьян и порядок продажи земель из фонда «национальных имуществ», который был установлен Учредительным собранием. В фонд национальных имуществ «первого происхождения» вошли церковные земли, коронные земли, княжеские наделы и еще некоторые другие владения. Их общая стоимость оценивалась в 3 млрд ливров. Этот фонд предназначался для покрытия национального долга и обеспечения ассигнаций, которые выпускались во все большем количестве.
Еще до революции крестьяне мечтали о том, чтобы заполучить немного земли за счет церковных или королевских владений. Во многих наказах предлагалось разделить земли церкви или королевского домена на мелкие участки и либо продавать их по дешевой цене, либо наделять ими бедняков за небольшую ренту. Учредительное собрание не могло игнорировать эти наказы и на первых порах пошло в известной мере навстречу пожеланиям крестьян, причем инициатива уступок крестьянам и на этот раз принадлежала либеральной аристократии (герцог Ларошфуко-Лиапкур и др.), а не представителями буржуазии «старого порядка». Разумеется, эти аристократы не только сочувствовали тяжелому положению крестьян, но и рассчитывали на то, что, предоставив крестьянам возможность приобрести участок земли за счет церковных имуществ, они тем самым отвлекут их внимание от дворянской собственности.
Законом от 14-17 мая 1790 г. Учредительное собрание установило порядок продажи земель из фонда национальных имуществ, сравнительно благоприятный для крестьян. Национальные имущества предписывалось продавать с торгов тому, кто больше даст за них. Но крупные именья надлежало дробить и продавать предпочтительно мелкими участками, «если за них в их совокупности будет предлагаться сумма, равная предложенной за все имение в целом». При покупке участка покупателю надлежало внести лишь 12% его стоимости, а остальную сумму он мог вносить в течение последующих 12 лет равными долями с начислением 5% годовых.
Этот закон открывал известную возможность перед крестьянами приобрести землю из фонда национальных имуществ. Но запротестовала буржуазия. На заседании Якобинского клуба 15 июня адвокат Польверель заявил, что нация, «которая должна уплатить два миллиарда и у которой нет иного средства покрыть свой долг, кроме продажи этих имуществ, не может и не должна давать покупателям 15 лет рассрочки». Якобинцы поддержали Польвереля, как и другие представители буржуазной общественности. Голоса немногих, кто высказывался в пользу крестьян, потонули в общем хоре голосов, требовавших пересмотра закона от 14-17 мая. Законом от 3-17 ноября 1790 г. Собрание установило новые условия продажи национальных имуществ. Формально и этот закон предписывал дробление назначенного к продаже имения на части и предпочтительную продажу частями. Но, во-первых, имения надлежало подвергнуть возможно меньшему дроблению (не меньше, чем на фермы или хутора), во-вторых, покупателю уже не предоставлялось тех льгот, которые были предусмотрены законом от 14-17 мая. При покупке нужно было вносить уже не 12%, а 20% стоимости земли, а оставшуюся сумму уплачивать уже не в течение 12 лет, а только в 4.5 года. Этот порядок продажи национальных имуществ благоприятствовал богатым покупателям, особенно городской буржуазии, открывал лишь самые скромные возможности для среднего крестьянства и совершенно отстранял от покупок деревенскую бедноту.
Продажа земель из фонда национальных имуществ пошла, очень быстро. Уже к 1 ноября 1791 г. этих земель было продано на 1,5 млрд ливров. Покупателей было много. Повсюду цены, по которым национальные имущества продавались с торгов, были выше оценочных цен. Так, например, в округе Гай а к (департамент Тара) ферма Лонгвиль, оцененная в 28250 ливров, была продана за 56 тыс. ливров; мельницы на ручье Крушу, оцененные в 20900 ливров, были проданы за 41300 ливров. В целом же по этому округу национальные имущества, оцененные в 213355 ливров, были проданы за 410505 ливров.
В округе Пол-Сент-Эспри (департамент Гар) собственность, оцененная в 4212 ливров, нашла себе покупателя, давшего за нее 11 тыс. ливров.
В департаменте Кальвадос национальные имущества, проданные до 1 августа 1791 г. были предварительно оценены в 15,3 млн ливров, а выручено от продажи с торгов 24,7 млн ливров, т.е. с превышением более чем на 25%. Покупали землю, особенно в местностях, примыкавших к крупным городам, главным образом богатая городская буржуазия, крупные чиновники, а также дворяне. Так, например, в департаменте Сены и Уазы из 46,7 тыс. арпанов проданных земель буржуа из Парижа или из других городов купили 39,8 тыс. арпанов, т.е. более шести седьмых, а жителям деревень досталось всего лишь 6,3 тыс. арпанов. Из сельских жителей землю покупали преимущественно те, кто был побогаче. Так, в Версальском кантоне жители Парижа приобрели 40,1% национальных имуществ «первого происхождения», жители Версаля - 28,4%, фермеры - 18,9%, пахари - 3,5%, лица неопределенного положения - 8,8%. Приведем еще один пример. В коммуне Пюизе, в 6 км от Понтуаза, на дороге из Парижа в Гавр, национальные имущества состояли из 6 участков церковных земель общей площадью в 68 га. Три из этих участков - ферму в 55 га. за 65900 ливров, участок в 5 га за 11 тыс. ливров и участок в 2 га за 2 500 ливров - купил богатый арендатор Томассен. На долю остальных его односельчан достались лишь жалкие крохи.
В департаменте Гар богатая торговая и банковская буржуазия из Лима, Алега, Пзеса и других городов также приобрела львиную долю национальных имуществ (около пяти шестых). Вот некоторые из этих покупок: Адам Эдуард и Шарль Мишель-сын, негоцианты из Нима вместе с Серром Жаком, контролером акцизного ведомства, приобрели епископское имение в Алесс за 87260 ливров; Аллеман Антуан, буржуа из Кавильярга. приобрел имение Малак за 132 тыс. ливров: Афурти, банкир из Нима, купил пахотные земли, луга и мельницу, принадлежавшие аббатству Мило, за 136 тыс. ливров; негоциант из Марселя Арнавон купил за 192 100 ливров поместье Вернед, принадлежавшие монахам-картезианцам: Альбер Жан-старшпй, муниципальный чиновник из Монпелье, и Сабатье Гийом, житель Парижа, купили сообща поместье и замок Эсперап, принадлежавшие бенедектинцам, за 773 тыс. ливров; Лабланш-младшпй из Соммьсра. действуя по поручению Кинара, Берлу и Палнаса. негоциантов из Монпелье, купил имение за 225 тыс. ливров и еще одно имение за 2 млн ливров; этот же Лабланш приобрел еще ряд участков (за 2400 ливров, за 15 тыс. ливров, за 12 тыс. ливров и др.). Богатая городская и сельская буржуазия, крупные чиновники, дворяне, офицеры и другие состоятельные люди скупили лучшие и наиболее ценные земли из фонда национальных имуществ. Разумеется, в местностях, расположенных вдалеке от таких крупных городов, как Париж, Марсель, Бордо и др., доля сельских жителей в покупке национальных имуществ была выше. Например, в департаменте Эпы буржуа приобрели лишь от 40 до 45% проданных земель, остальное досталось жителям деревень, но опять-таки наиболее богатым из них. В департаменте Нор доля покупателей-крестьян составила 55%, но преобладали среди них богатые крестьяне.
Вот некоторые образцы крестьянских покупок (по департаменту Гар): Банье Жан и Банье Жюль из Вепежо купили в мае 1791 г. участок земли ча 305 ливров; Барре Мишель, хозяин из Вильпева. приобрел в феврале 1791 г. участок земли за 875 ливров и оливковую рощу за 3 тыс. ливров в марте 1791 г.; Бассу Пьер, хозяин из Конкуля, купил 25 июля 1791 г. участок земли за 1 775 ливров; Жак Бенуа-сын, с хутора Травес, купил в июле 1791 г. участок земли за 900 ливров; Блан Антуан, хозяин из Арамона, купил в январе 1791 г. гумно и курятник за 726 ливров, а в мае 1791 г. - участок земли за 1500 ливров; Бурье Антуан из Арригаса приобрел виноградник за 132 ливра в июне 1791 г.: Бонфуа Бартелеми, хозяин из Мопфрена, купил в мае 1791 г. участок земли за 2400 ливров, а в июле 1791 г. еще один участок за 1 100 ливров.
Иногда крестьяне покупали землю в складчину вместе с мелкими торговцами, ремесленниками и другими небогатыми людьми. Вот некоторые примеры (по департаменту Гар): 16 покупателей из Пюжо объединились, чтобы купить 16 мая 1791 г. за 525 ливров участок земли у картезианского монастыря в Вильнёве; 13 покупателей из Сен-Жиля, крестьяне и ремесленники, совместно купили за 87 тыс. ливров земли, принадлежавшие аббатству, и канатный паром; 105 покупателей из Пюжо, крестьяне, торговцы, ремесленники, объединились, чтобы приобрести 30 марта 1791 г. поместье Септ-Антельм за 130 тыс. ливров; 106 покупателей, из них 67 из Вильнёва и 39 из Пюжо. приобрели совместно 12 марта 1791 г. ферму Сен-Врюно за 153688 ливров.
Покупка земель в складчину (затем эти земли делились между участниками покупки соответственно взносу каждого) несколько облегчала положение мелких покупателей на торгах. По против таких «ассоциаций» запротестовали богатые буржуа и впоследствии Конвент (декретом от 24 апреля 1793 г.) запретил их.
Продажа национальных имуществ (представлявшая самое крупное в истории Франции перемещение земельной собственности) имела большие социальные последствия. Она в огромной степени расширила и укрепила крупное буржуазное землевладение во французской деревне, принеся известные выгоды и крестьянской верхушке. Формировался как бы новый слой буржуазии, наиболее заинтересованный в полной победе революции, в недопущении какого-либо возврата к «старому порядку». Что касается крестьянской бедноты, то она практически была лишена возможности приобрести землю из фонда национальных имуществ.
Естественно, что в деревне царило сильнейшее недовольство. Крестьянская беднота роптала. Директория департамента Крез доносила 3 марта 1791 г. «что в некоторых кантонах, особенно в горах, говорят: церковные имущества являются национальными: мы образуем нацию, следовательно, они нам принадлежат, у нас нет нужды продавать их, а надо их поделить». Из дистрикта Монтелимар (департамент Дром) сообщали в апреле 1791 г., «что жители нескольких деревень… захотели повесить лиц, купивших национальные имущества, и конфисковали эти имущества в свою пользу». Двух комиссаров, посланных дистриктом в эти деревин, «заставили… подписать и утвердить акт о разделе этих имуществ, которые должны принадлежать тем, кто их конфисковал, так как они являются частью нации». Для восстановления «порядка» в эти деревни были направлены две роты солдат с артиллерией.
Крестьянству (даже его зажиточной верхушке), лишенному практической возможности выкупить феодальные повинности и получившему весьма ограниченный доступ к национальным имуществам, ничего не оставалось больше делать, как бунтовать, и оно продолжало бунтовать. Одна волна жакерии следовала за другой, составляя как бы основу, общий фон всей той эпохи, полной самых драматических событий. Росло озлобление крестьян не только против дворян, но и против «буржуа», которые забирали в свои руки лучшие земли из фонда национальных имуществ. Во время крестьянских волнений в департаменте Соны-и-Луары один из «зачинщиков» говорил: «Не мы ли хозяева?. Уже прогнали часть дворян в другие страны… Надо было прогнать также и буржуа».
На этом начальном этапе революции третье сословие выступало-до известной степени - единым в борьбе против феодально-абсолютистского режима. Это значило, что все классы и классовые группы, входящие в третье сословие: буржуазия, крестьянство, плебейство, включая и рабочих, были заинтересованы, хотя и по-разному, в сокрушении феодально-абсолютистского строя и активно, хотя и не в равной мере, боролись против общего врага.
Учредительное собрание хорошо видело, какую опасность таит упорное сопротивление деревень. Вопрос о феодальных повинностях занимал одно из центральных мест в его заботах; между маем 1790 г. и концом сентября 1791 г. Собрание посвятило ему около 70 специальных декретов или отдельных статей в декретах, касавшихся других вопросов. Крестьянскому ожесточению против сохранения сеньориальных прав. Учредительное собрание и королевское правительство противопоставили лишь консервативную и репрессивную политику, поистине буржуазную и антинародную». Действительно, оно последовательно стремилось довести до конца дело, начатое в августе 1789 - марте 1790 г. Собрание детализировало основные положения законов применительно к тем или иным частным сторонам системы феодальных связей, распространяло их на сферы поземельных отношений, еще не затронутые законодательством, уточняло порядок и процедуру выкупных операций.
Лишь в немногих частных вопросах оно пошло навстречу крестьянам. Во-первых, было покончено с почетными правами сеньоров, что естественно вытекало из уничтожения сословных привилегий и отмены сеньориального суда. Декрет 13-20 апреля 1791 г. обязал бывших сеньоров в течение 2 месяцев убрать из церквей скамьи, гербы, ликвидировать в деревнях знаки феодального суда (виселицы и позорные столбы), уничтожил исключительное право сеньора на сооружение флюгеров. Во-вторых, желая ускорить поступление в казну выкупных платежей, Учредительное собрание облегчило условия выкупа феодальных повинностей, принадлежавших «нации». Декрет 14-19 ноября 1790 г. разрешил раздельно выкупать постоянные и случайные права и вносить в рассрочку (на 34 месяца) сумму выкупа. Декретом 9-20 апреля 1791 г. был разрешен также раздельный выкуп у «нации» солидарных повинностей. Наконец, в ответ на бесчисленные крестьянские протесты Учредительное собрание дало дополнительное разъяснение статьи 2-й части III декрета от 15-28 марта 1790 г., подчеркнув, что бывший сеньор не может отвергнуть требование «бывших вассалов, держателей или цензитариев» о предъявлении для проверки феодальных титулов (декрет от 15-19 июня 1791 г.).
Всякие дальнейшие уступки, которые могли бы затронуть принципиальную основу системы, Собрание отвергло самым категорическим образом. Крестьяне добивались перевода натуральных повинностей в денежные. Собрание специально постановило, что десятина за 1790 г., шампар, терраж и все натуральные платежи должны вноситься вплоть до выкупа в том же размере и в натуре (декреты 18-23 июня 1790 г., 19 августа - 12 сентября 1791 г.). Крестьяне требовали отмены презумпции в пользу сеньора; Собрание вновь подтвердило, что «бывший сеньор, издавна и бесспорно владеющий правом на взимание ренты с земельного участка, не нуждается ни в каком титуле, ни в каком особом документе для подтверждения законности этой ренты» (разъяснение Комитета феодальных прав от 27 октября 1790 г., декрет 15 - 19 июня 1791 г.). До последних дней своей деятельности Учредительное собрание не отказывалось от твердого намерения сломить сопротивление крестьян. Оно понимало, что придется прибегнуть к силе, и не останавливалось перед открытым конфликтом. Достаточно вчитаться в тексты декретов. Декрет 18-23 июня 1790 г. (ст. 5) запрещал «любому лицу чинить любые препятствия взиманию десятины и шампаров… под угрозой преследования в качестве нарушителя общественного спокойствия». Через месяц Собрание заявило, что «будут преследоваться судебным порядком все нарушители декрета 18-23 июня об уплате десятин, шампаров и других бывших сеньориальных прав», и поручило своему председателю просить короля «привести в готовность регулярные войска, чтобы… прийти на помощь национальным гвардейцам для восстановления порядка там, где он будет нарушен» (декрет 13 - 18 июля 1790 г.). Еще через 2 недели оно потребовало от короля «самых точных и срочных приказаний, чтобы на всем протяжении королевства… трибуналы преследовали и карали по всей строгости законов всех, кто… противится… уплате десятины за этот год, а также шампара, агрье и других бывших сеньориальных повинностей» (декрет 3-5 августа 1790 г.). В середине сентября в ответ на сообщение Сен Приста (министр внутренних дел) о том, что «крестьяне «вопреки декретам Национального собрания пытаются… избавиться от уплаты десятин, шампара и других бывших феодальных повинностей», Собрание вновь обязало исполнительную власть обеспечить соблюдение изданных им постановлений. Декреты не оставались на бумаге, - власти многократно провозглашали «военный закон», посылали в мятежные районы жандармов, национальную гвардию, линейные войска, вплоть до артиллерии; восставшие несли потери ранеными и убитыми.
Своеобразное политическое завещание Собрания в этом важнейшем вопросе - «Декрет и инструкция относительно шампара, терража и других бывших сеньориальных повинностей», принятые 15-19 июня 1791 г. «Пора, наконец, чтобы прекратились эти беспорядки… пора гражданам, труд которых оплодотворяет поля и кормит государство, вернуться к исполнению своих обязанностей я относиться к собственности со всем должным ей уважением» - таков лейтмотив документа. Крестьянам предлагалось полное и безусловное подчинение.
Эту меру необходимо рассматривать в общем контексте буржуазной политики середины 1791 г. Готовясь сойти с исторической сцены, умеренное большинство Собрания прилагало отчаянные усилия, чтобы упрочить уже давший угрожающие трещины режим компромисса между умеренной буржуазией и аристократией. Подавление нараставшего натиска демократии, в первую очередь крестьянской, являлось непременным условием такой стабилизации. Было бы неверно поэтому связывать декрет 15-19 июня только с обычным приближением жатвы. Его значение шире и выступает особенно наглядно, как раз в это время Собрание исключило из национальной гвардии пассивных граждан, запретило коллективные петиции, разрешило неконституционный католический культ, а вожди умеренной буржуазии и либеральных дворян подготовляли пересмотр конституции. Вареннский кризис, разразившийся в конце июня, сорвал этот замысел.
2. Аграрная политика жирондистов и продовольственный вопрос
В первые месяцы 1792 г. жирондисты столь яростно нападали на внешнюю политику двора, что Людовик XVI был вынужден отправить в отставку своих министров и призвать на их место жирондистов (24 марта 1792 г.). Главная роль в жирондистском министерстве принадлежала министру юстиции Ролану, жена которого была пламенной сторонницей политических устремлений партии; но пост министра иностранных дел занял не принадлежавший к партии Дюмурье.
Новое министерство настояло на объявлении войны Священной Римской империи (20 апреля), но само было недолговечно. Когда Людовик XVI не дал согласия на некоторые требования жирондистов, принятые Национальным собранием, Ролан обратился к королю с весьма резким по форме письмом, составленным г-жою Ролан и заключавшим в себе прямые обвинения против Людовика XVI. Результатом этого стала отставка министерства, что в свою очередь вызвало восстание в Париже 20 июня 1792 г. После этого среди жирондистов особенно выдвинулся Верньо, предложивший законодательному собранию (3 июля) объявить «отечество в опасности», а после восстания 10 августа подавший мысль о необходимости приостановить действие исполнительной власти и предоставить решение вопроса о форме правления чрезвычайному национальному Конвенту.
августа 1792 г. года были фактически свергнуты не только монархия, но и политическое господство реакционно-монархической фейянской крупной буржуазии. Фейяны после 10 августа окончательно перешли в лагерь контрреволюции и иностранной интервенции. Лафайет, узнав о происшедшем 10 августа, пытался поднять армию и повести ее на Париж. Потерпев неудачу, он бежал из Франции. Дюпор, Ламет, Талейран и другие вожди фейянов также бежали за границу. Сестра короля Елизавета говорила о Лафайете накануне его измены: «Он с нами, и теперь мы должны простить ему все». Фейяны превратились в партию контрреволюции и национальной измены.
Руководящая роль в Законодательном собрании перешла к жирондистам. Центр, поддерживавший раньше фейянов, теперь отдавал свои голоса жирондистской партии.
Но восстание 10 августа, позволившее жирондистам занять командные позиции, было совершено вопреки жирондистам. Непосредственное руководство народным восстанием 10 августа принадлежало Коммуне и ее политическим организаторам и вдохновителям - якобинцам-монтаньярам. И наряду с двумя органами власти - Законодательным собранием и Исполнительным советом, после 10 августа возник третий орган власти - революционная Коммуна, созданная народным восстанием и опиравшаяся на революционный народ.
Коммуна, продиктовав Собранию важнейшие решения 10-12 августа, сохранила за собой и в дальнейшем роль органа народной власти. Она расширила свой состав, включив по 6 представителей от каждой из 48 секций Парижа, создала Наблюдательный комитет, ввела в свои органы видных якобинских вождей: Робеспьера, Марата, Шометта, Паша. Коммуна властно вмешивалась в политическое руководство страной. Она закрыла роялистские газеты, произвела аресты контрреволюционеров и подозрительных лиц. Под ее прямым давлением Собрание 17 августа было вынуждено издать декрет о создании Чрезвычайного трибунала для борьбы с контрреволюцией. Сохранив 10 августа Законодательное собрание и признав его права до созыва Конвента, Коммуна, однако, не скрывала своего недоверия и враждебности к этому Собранию, уже представлявшему собой политический пережиток. Марат открыто называл это Собрание контрреволюционным. Робеспьер в Коммуне и у якобинцев разоблачал жирондистских вождей.
Августовские дни 1792 г. принесли не только новый подход к отмене феодальных повинностей, но и сдвиг в решении земельной проблемы. 28 августа был принят по докладу Ж.-Б. Майля закон, который установил новый порядок возвращения общинам земель, захваченных бывшими сеньорами. Новый декрет отменил статью 4 раздела 25 ордонанса 1669 г., все последующие эдикты, декларации, постановления и королевские предписания, разрешавшие триаж. Статья 1 гласила: «Параграф 4 главы 25 ордонанса о водах и лесах 1669 г., равно как все эдикты, декларации, постановления совета и патенты, которые, начиная с этого времени, дозволяли триаж, раздел, частичное разделение или приобретение домениальных и сеньориальных лесов в ущерб правам общин, как в случаях, указанных в названном ордонансе, так и вне их, и все вынесенные на их основании судебные решения и произведенные вследствие таковых действия отменяются и считаются как бы не имевшими места». Отмена имела обратную силу без всяких ограничений - коммуны могли войти во владение отнятыми землями в течение 5 лет, прибегнув к судебной процедуре. Коммуны или отдельные лица получили возможность также претендовать на возвращение всех вообще владений или прав пользования, отобранных бывшими сеньорами, доказав, что они некогда действительно ими владели. Сеньор мог противопоставить этим претензиям лишь подлинный акт законной покупки. Акты выдела сохранялись в силе, но могли быть пересмотрены, коммунам опять-таки надлежало адресоваться в суд.
Отличие от позиции Учредительного собрания бросается в глаза. Для него экспроприация, совершенная в силу действовавших до революции законоположений и закрепленная давностью, была не узурпацией, но благоприобретенным владением; единственная уступка касалась триажей, произведенных за последние 30 лет. С точки зрения нового декрета все эти акты являлись лишь результатом «злоупотребления феодальным могуществом». Только обычные акты купли-продажи, в которых покупателями выступали частные лица, признавались неприкосновенными, и именно здесь декрет 28 августа отказывался стать на сторону общин и отступал от принципа ретроактивности - земли, отнятые у них и отчужденные третьим лицам (но не сеньорам), возвращению не подлежали.
Другое принципиальное положение касалось невозделанных земель. Как и в вопросе о феодальных правах, была установлена презумпция в пользу общин - все эти земли, расположенные на территории коммуны, были признаны принадлежащими общинам. Однако пойти до конца в проведении этого принципа Собрание не решилось. Претензиям общин бывший сеньор мог противопоставить не только законный титул, удостоверяющий его права на спорную землю, но и право давности в 40 лет, более не подлежали передаче общинам земли, присвоенные сеньорами и отчужденные в пользу третьих лиц, не сеньоров. Установленное законом право давности в 40 лет восходило к кутюмной (обычно-правовой) традиции. Кутюмы следовали принципу, согласно которому для подтверждения того или иного считавшегося незапамятным события необходимо показание свидетеля не моложе 54 лет. Считалось, что в таком возрасте люди могли достоверно рассказать о виденном ими в течение по крайней мере 40 лет.
В общем компромисс рухнул и в этом кардинальном вопросе. Но принятый закон был уже недостаточно радикален с точки зрения возросших требований крестьян и не вызывал энтузиазма. Поэтому продолжали поступать петиции с требованием окончательно освободить общинные земли от господства бывших сеньоров, ликвидировать последствия дореволюционного законодательства. Вновь и более настойчиво выдвигались предложения произвести всеобщий пересмотр земельных документов и новое межевание земель, отнять у сеньоров все, что не будет обосновано законным титулом или не включено в старые кадастры. По-прежнему общины совершали самочинные захваты, ссылаясь на декрет 28 августа и обходя установленные им формальности.
И все же после 10 августа борьба против бывшего сеньора начинала отходить на второй план и в земельном вопросе. Не просто увеличение фонда общинных владений, а раздел земель - вот что выдвигалось на первый план деревенских забот. Эгалитарные устремления, усиливались именно в этот период.
Еще в мае 1792 г. Комитет земледелия начал обсуждать представленный Авелином доклад о разделе общинных земель. Дискуссия была упорной, и дело не продвигалось, наталкиваясь на противоборствующие интересы. 10 августа внесло крутой перелом и в этот вопрос. По предложению видного агронома Франсуа де Невшато, близкого к жирондистам, Собрание приняло 14 августа декрет о разделе общинных и пустопорожних земель между жителями коммун немедленно после сбора урожая и в полную собственность дольщиков:
«Национальное собрание по предложению, внесенному одним из его членов, признав вопрос неотложным, постановляет:
. Начиная с нынешнего года немедленно после уборки урожая все общинные земли и общинные права, иные, чем на леса, будут разделены между всеми гражданами каждой общины;
. Эти граждане получат свои участки в полную собственность;
. Общинные земли, известные под названием пустошей и остатков, будут также разделены между жителями».
Комитету земледелия поручили представить через три дня проект декрета о способе раздела. В тот же день было обращено в декрет и второе предложение Франсуа де Невшато - приступить сразу же после уборки урожая к сдаче эмигрантских земель в вечное владение с уплатой ежегодной ренты (величина ренты определялась соревнованием претендентов) участками по 2-4 арпана. Комитет земледелия и Комитет доменов были обязаны в кратчайший срок разработать порядок отчуждения. 3 сентября Собрание постановило прекратить все уголовные процессы и отменить вынесенные после 14 июня 1792 г. приговоры за правонарушения, связанные с правом собственности на общинные земли и их разделом.
Ближайшие два месяца показали, что оба декрета были лишь сделанным в критический момент тактическим ходом. Комитет земледелия представил 8 сентября доклад о способе раздела общинных земель. Собрание отвергло предложенный им факультативный раздел, высказалось в принципе за обязательный и отослало вопрос в Комитет для дальнейшей доработки. Конвент вернулся к нему 11 октября только для того, чтобы по предложению жирондиста Ришу отложить проведение раздела в жизнь. Та же судьба постигла декрет о дроблении и сдаче крестьянам в вечную аренду мелкими участками земель эмигрантов. 2 сентября 1792 г. по докладу якобинца Ж - Гужона был принят закон о порядке отчуждения этих владений, подтверждавший обязательность дробления земель, однако уже без указания размера участков. Было восстановлено отчуждение с торгов, при этом предпочтение отдавалось тем, кто платил наличными (рассрочка платежей не была предусмотрена), а не претендентам на получение участка в вечную аренду. 11 ноября Конвент вообще приостановил отчуждение эмигрантских земель впредь до окончательного уточнения порядка отчуждения.
Крестьянские надежды оказались, таким образом, полностью обманутыми. Из деревень поступали многочисленные жалобы и протесты, направленные уже не только против бывших сеньоров. На смену «аристократии происхождения» стремительно поднималась не только в городах, но и в деревнях «аристократия богатства» - буржуа, крупные фермеры, богатые крестьяне. Они обращали себе на пользу результаты совершавшейся в стране экономической и социальной ломки, присваивали львиную долю национальных имуществ, обогащались на спекуляции и дороговизне. Один в высшей степени характерный мотив начал повторяться в петициях, присылавшихся из разных районов и по разным поводам: с феодализмом покончено, король и дворяне свергнуты, но им на смену пришла тирания богачей, только богатые воспользовались благами революции; пора, наконец, чтобы и бедняк получил свою долю, пора покончить с господством «богатого класса».
Крестьяне не оставляли попыток повернуть в свою пользу распродажу национальных владений первого происхождения. Национальные имущества первого происхождения, созданные в начале революции, включали в основном бывшие церковные владения (а также земли королевского домена и некоторые другие). Владения эмигрантов и лиц, осужденных по обвинениям в контрреволюции, составили национальные имущества второго происхождения). Так, в департаменте Нор продолжали возникать крестьянские «коалиции» для совместной покупки и беспорядки на торгах. Г. Икни рассказывает о создании крестьянских «коалиций» и волнениях в связи с распродажей в Камбрези (департ. Уаза). Так, жители коммуны Рокенкур выгнали с торгов всех посторонних претендентов и купили сообща в свою пользу ферму в 90 га за 105 тыс. ливров. В департаменте Гар в первой половине 1793 г. власти временно приостановили распродажу в связи с распространением крестьянских объединений для коллективного приобретения земель с последующим разделом.
Особенно энергично крестьяне боролись за раздел общинных земель. Самочинные разделы с осени 1792 г. стали массовым явлением. Повсюду, где совершался раздел, возникали острейшие столкновения. Одни из крестьян, не желавшие раздела или недовольные им, принимались писать жалобы и протесты, другие грозили бунтом и нередко в борьбе за раздел прибегали к насилию. В большинстве многочисленных конфликтов этого времени беднота выступала наиболее, активной силой раздела и наталкивалась на сопротивление сельских верхов. Сельские верхи толкала против раздела боязнь потерять участки общинных и невозделанных земель, которые они приобрели путем захвата, расчистки, купили или получили от бывших сеньоров на основе аффеажа, наследственной аренды и т.п. Декреты 28 августа и 11 октября 1792 г. ограждали их право на эти земли, но масса крестьян требовала включить их в раздел, иногда прямо делила.
При всем том ряд обстоятельств склонял к разделу и часть зажиточных и богатых элементов крестьянства, В конце 1792 - начале 1793 г., когда принятие закона о разделе явно становилось неизбежным, этим слоям крестьян стало тем более важно добиться выгодного для них способа его осуществления. Они предлагали делить общинные земли в соответствии с платимыми налогами или прямо пропорционально уже имевшейся собственности.
Дробление национальных имуществ, раздел крупных ферм, установление максимального размера хозяйства, раздел общинных и пустопорожних земель, включая земли, бывшие некогда таковыми, но давно уже возделанные и находящиеся в частном владении, - вот основные меры, при помощи которых беднота и маломощные середняки рассчитывали добиться более или менее радикального земельного поравнения.
Собравшийся 21 сентября 1792 г. Национальный конвент долго не обнаруживал желания прислушаться к настойчивым требованиям крестьян. Пока жирондисты оставались в Конвенте, ни один серьезный шаг навстречу крестьянам в собственно аграрных делах не был сделан. И это вполне естественно. Отражая в этот критический момент революции заботы и тревоги всей крупнособственнической Франции, вожди Жиронды поставили свои незаурядные таланты, все свое искусство политиков, ораторов, публицистов на защиту абсолютной незыблемости частной собственности. «Аграрный закон» стал излюбленным объектом атаки, обвинения в его пропаганде постоянно раздавались в адрес демократов. Знаменитый декрет 18 марта 1793 г., установивший смертную казнь для того, кто «предложит аграрный закон или какой-либо другой, ниспровергающий земельную, торговую или промышленную собственность», отразил всю меру страха собственников перед грозно надвигавшимся натиском неимущих. Впрочем, не только жирондисты и люди из конвентского болота аплодировали жестокому решению 18 марта. Если верить протоколу, сигнал овации подала Гора, и лишь Марат ограничился репликой: «Не надо декретов, продиктованных вдохновением». Монтаньяры до конца останутся противниками земельного передела, «аграрного закона». Это не помешает им позднее пойти навстречу некоторым требованиям крестьянских низов, но вплоть до весны 1793 г. они обнаруживали очень мало интереса к аграрному вопросу - меньше, чем жирондисты.
Таким образом, как раз в то время, когда едва утвердившейся республике грозили изнутри и извне бесчисленные опасности, когда в стране резко обострились экономические трудности, большая масса сельского населения испытывала растущее недовольство.
Урожай 1792 г. был в целом хорошим, хотя в одних областях хлеба уродились лучше, в других хуже. Но крупные фермеры и богатые крестьяне, в руках которых оказалась основная масса товарного хлеба, не везли зерно на рынки, где они могли получить лишь быстро обесценивающиеся бумажки. Торговля хлебом пришла в расстройство. Рынки опустели. Цены на зерно росли и были неодинаковы в разных департаментах: например, в октябре 1792 г. цена сетье зерна составляла в департаменте Об - 25 ливров, в департаменте Верхняя Марна - 34 ливра, в департаменте Луар и Шер - 47 ливров. Цена печеного хлеба в булочных поднялась во многих местах до 8-10 су за фунт.
Вновь начались продовольственные волнения. На берегах рек и каналов, а также на дорогах опять появились вооруженные «сборища», которые задерживали барки или обозы с зерном и распределяли его по «справедливой цене». Опять началась «народная таксация» в лавках и на рынках. Особенно бурным выдался сентябрь. В Лионе жены ткачей толпами врывались в лавки и брали продукты по ценам, которые сами и устанавливали. Они даже составили таблицу цен и расклеили ее по улицам. В Орлеане народ громил дома богачей. В департаменте Эр жители прибрежных коммун пытались сорвать хлебные перевозки по Сене и захватить зерно, следовавшее в Париж. На подавление всех этих «бунтов» направлялись Национальная гвардия и войска. Опять были убитые, раненые, арестованные. Некоторых «зачинщиков» даже гильотинировали. Однако кое где власти шли и на уступки народу. В Туре, например, местный муниципалитет под нажимом рабочих установил твердую цену на хлеб в размере 2 су за фунт. В октябре и ноябре народные «сборища» проводили принудительную таксацию на рынках Этампа, Версаля, Рамбуйе и во многих других местах. В ноябре, в области Вое и смежных с нею департаментах вспыхнуло одно из наиболее крупных продовольственных восстаний того времени, которое продолжалось еще и в декабре. Вооруженные отряды «таксаторов», численностью в несколько сот, и иногда и в несколько тысяч человек, являлись на местные рынки и устанавливали твердые цены на зерно и другие продукты. Они носили на шляпах веточки дуба и восклицали: «Да, здравствует нация! Зерно должно подешеветь!». 29 ноября на оптовом рынке в Курвиле (департамент Эр и Луар) прибывшие сюда депутаты Конвента Лекуэнт-Пюираво, Биротто и Мор были окружены толпой до б тыс. человек. Народ грозился бросить их в реку или повесить, если они не одобрят введения твердых цен на продукты. Депутаты изрядно перетрусили и тут же подписали таксу на хлеб, ячмень, свечи, мясо, полотно, железо, башмаки.
Многие коммуны, собрания избирателей и т.п. направляли в Конвент петиции с требованием установить твердые цены на хлеб и тем самым положить конец росту спекуляции и дороговизны. Самой известной из них была петиция от избирательного собрания департамента Сены и Уазы, которую огласил в Конвенте 19 ноября генеральный прокурор - синдик этого департамента Гужон. «Свобода хлебной торговли несовместима с существованием нашей республики, - говорилось в петиции. Из кого состоит наша республика? - Из небольшого числа капиталистов и огромного количества бедняков. Кто ведет торговлю хлебом? - Небольшое число капиталистов. Для чего они ее ведут? - Для того чтобы обогатиться. Как они могут обогатиться? Повышая цены па хлеб при перепродаже его потребителю… Нужно правильное соотношение между ценой хлеба и рабочего дня. Закон должен поддерживать это соотношение, препятствием которому является неограниченная свобода торговли».
Нажим народа на Конвент был так велик, что он вынужден был поставить продовольственный вопрос в свой порядок дня. 3 и 16 ноября объединенные комитеты земледелия и торговли предложили принять закон, предоставлявший местным властям право учитывать запасы зерна у земледельцев и обязывать их доставлять зерно на рынки «в количестве, какое будет признан нужным, но ни в коем случае и ни под каким предлогом не таксируя цен». Но и этот законопроект, не шедший дальше того, что предпринималось для регулирования хлебной торговли при «старом порядке», оказался неприемлемым для министра внутренних дел Ролана, отстаивавшего полную и неограниченную свободу торговли. «Единственное, что, пожалуй, может себе позволить Собрание в отношении продовольствия, - писал он в Конвент 18 ноября, это провозгласить, что оно не должно ничего делать, что оно уничтожает все ограничения и объявляет полную свободу обращения продуктов, что они самым решительным образом выступит против всякого, кто посягнет на эту свободу».
Тем временем в борьбу за установление твердых цен на хлеб и другие продукты включились и парижские санкюлоты. 24 ноября в Генеральный совет Парижской коммуны явилась депутация большинства секций, чтобы потребовать от него «восстановления таксы на дрова и продукты первой необходимости». Совет проверил полномочия комиссаров секций и, удостоверивший, в их правильности, постановил «присоединиться к секциям и представить Национальному конвенту петицию с просьбой издать декрет, разрешающим муниципалитетам республики устанавливать цены на съестные припасы и топливо».
ноября с большой речью о продовольственном вопросе выступил Сен-Жюст. В заслугу этому юноше можно поставить уже то, что он ясно сознавал, какое большое значение для дальнейших судеб революции имели социально-экономические проблемы. «Если вы хотите основать республику, - говорил он, - то вы должны вытянуть народ из состояния необеспеченности и нищеты, которое его разлагает… Нищета породила революцию. Нищета может ее и погубить». Вместе с тем Сен-Жюст высмеял представление о том, что продовольственный кризис можно урегулировать путем издания закона о твердых ценах. «Мне не нравятся насильственные законы о торговле, - заявил он, - Требуют закона о продовольствии, но позитивный закон об этом никогда не будет разумным».
Сен-Жюст, в котором еще ничто не предвещало будущего автора вантозских декретов, позволил себе осудить не только таксацию, но вообще тенденцию к уравнительности, нападки на крупную собственность, на богачей, на их роскошь, заявив, что с тех пор, как исчезла аристократия, роскошь богачей является единственным фактором, который может стимулировать производство и торговлю. «Вот до чего мы дошли. Роскоши больше нет, - возмущался он, - Не осталось больше ни металла [звонкой монеты], ни роскоши, стимулирующей производство… Если так будет продолжаться, деньги потеряют всякую ценность, обмен придет в расстройство, производство прекратиться, ресурсы иссякнут, и нам останется лишь разделить землю и глодать ее». Сен-Жюст настаивал на том, что единственный путь к оздоровлению хлебной торговли - это прекращение инфляции, повышение ценности денежных знаков и создание таким способом стимулов к тому, чтобы земледельцы с прибылью для себя везли хлеб в города. «Пусть законодатель устроит так, чтобы земледелец расходовал свои деньги или чтобы он не чувствовал отвращения к накоплению бумажек, чтобы все произведения земли поступали в торговлю и уравновешивали бы денежные знаки», - говорил Сен-Жюст. С этой целью он предложил декретировать следующие мероприятия: «1. Имущества эмигрантов будут проданы…; 2. Земельный налог будет уплачиваться натурой и ссыпаться в общественные амбары; 3. Будет издана инструкция о свободном обращении зерна».
Робеспьер не был столь откровенно буржуазен, как молодой Сен-Жюст. Робеспьер даже критиковал жирондистов, которые, ссылаясь на право собственности, противились всяким мерам по регулированию хлебной торговли. Выступая 2 декабря в Конвенте, он заявил, что право собственности должно быть подчинено высшему из человеческих прав - праву на существование. «Первейшее право - это право на существование, - подчеркнул он. - Первейший социальный закон, следовательно, - это тот, который гарантирует всем членам общества средства к существованию; все прочие законы подчиняются этому».
Однако из этой смелой и далеко идущей теоретической посылки Робеспьер делал более чем скромные практические выводы. Он осудил «грабеж монополистов», которые припрятывают продукты питания «в своих набитых до отказа амбарах» и вздувают цепы на, них. Но требований об установлении твердых цен на продовольствие он не поддержал. «Свобода обращения товаров но всей республике может быть обеспечена» - сказал он. Считая, что торговцев нельзя лишать «какой-либо честной прибыли, какой-либо законной собственности», Неподкупный рискнул предложить лишь две меры по упорядочению хлебной торговли: во-первых, «определить, сколько зерна произвела каждая область и сколько зерна собрал каждый земледелец»; во-вторых, «заставить каждого торговца зерном продавать его на рынке».
декабря 1792 г. Конвент единогласно принял закон, которым отменялись все меры по регламентации хлебной торговли, декретированные в сентябре, и восстанавливалась ее полная свобода. Ст. 4 этого закона гласила: «По всей территории республики должна соблюдаться самая полная свобода торговли зерном, мукой и сухими овощами». Сохранялся лишь запрет на вывоз зерна и муки за пределы республики. Лиц, которые будут пытаться вывести зерно или муку за границу или препятствовать свободному обращению их внутри страны и организовывать для этого «сборища», предписывалось наказывать смертной казнью.
Поскольку Конвент отказался установить твердые цены на продовольствие, Коммуна Парижа стала принимать свои меры к тому, чтобы облегчить положение беднейших слоев населения. Она стала отпускать муку парижским булочникам по цене ниже той, по какой она сама закупала ее в департаментах. Благодаря этому цена на хлеб в Париже сохранялась по 3 су за фунт, ниже, чем в окрестностях столицы, откуда стали приезжать в Париж за хлебом. Но это стоило Коммуне больших средств: ее ежедневный убыток от такой торговли составлял 12 тыс. ливров, который она покрывала из своего резервного фонда. Когда, же этот фонд истощился, то Коммуна прибегла к мере, которая вызвала сильное недовольство среди богатых парижских буржуа. 4 февраля 1793 г. Генеральный совет Коммуны постановил ввести чрезвычайный налог на богатых в размере 4 млн ливров для поддержания прежней цены на хлеб. Конвент вынужден был санкционировать это решение.
Коммуна и в дальнейшем продолжала прибегать к чрезвычайным налогам на богатых, будь то ради помощи беднякам, будь то в целях обороны. Обосновывая правомерность подобного рода действий, Шометт говорил 9 марта 1793 г. в Конвенте: «Бедный класс постоянно приносит жертвы, за свободу отдано все, до последней капли крови. Настало время, чтобы богатый эгоист разделил те тяготы, которые до сих пор нес только бедняк».
Экономическая политика Коммуны приводила в ужас жирондистского министра внутренних дел Ролана. «Коммуна Парижа разорит народ и вызовет голод», - писал он в Конвент 23 ноября. «Фермеры, земледельцы не осмеливаются больше показаться на рынке, вывести или продать мешок зерна: каждый боится быть зарезанным под предлогом обвинения в скупке», - жаловался он в другом письме. «Наконец, я осмеливаюсь утверждать, - продолжал этот защитник богачей, - что самый дух Коммуны Парижа погубит в конце концов столицу и даже Конвент, если только он не положит конец этим волнениям секций, этой непрерывности их заседаний, сеющей лишь смуту и дезорганизацию, и существованию этой Коммуны, очага всех интриг».
Однако до того времени, когда подобного рода планы в отношении Коммуны Парижа удалось осуществить, было еще далеко.
Народное движение, развертывавшееся в стране в начальный период деятельности Конвента, не исчерпывалось продовольственными волнениями. Продолжались еще и поджоги замков, и изъятия «титулов» в замках и у нотариусов. Продолжались и конфликты крестьян с бывшими сеньорами: эти последние все еще пытались взыскивать с крестьян цензы или шампары, а крестьяне отказывались что-либо платить, пока не будут предъявлены «первоначальные титулы». Однако все эти формы борьбы шли уже по затухающей кривой. На первый план выдвигалась другая сторона аграрно-крестьянской проблемы: вопрос о наделении землей безземельных и малоземельных. Основным содержанием крестьянских петиций в Конвент становятся требования дробить земли из фонда национальных имуществ и продавать их мелкими участками или же сдавать их в аренду за небольшую ренту, а также запретить крупные фермы.
Все чаще вспыхивали также стачки рабочих в тех отраслях, которые работали на армию или на обслуживание населения и где, следовательно был большой спрос на рабочие руки. Некоторым категориям промышленных, а также сельскохозяйственных рабочих удавалось добиваться известного повышения заработной платы.
Местные власти тоже торопили с принятием решений - директории девяти департаментов и четырех дистриктов потребовали скорейшего раздела общинных земель, ссылаясь на растущие беспорядки.
Дальнейшая оттяжка была чревата самыми серьезными последствиями. Она грозила новым взрывом крестьянского возмущения, «аграрных эксцессов». Но разочарование крестьян таило и другую опасность, которая стала особенно очевидна весной 1793 г., когда начался массовый набор в армию. В мае эмиссары Кобленца сделали попытку мятежа в департаменте Лозер, и в «христианскую армию юга» удалось вовлечь часть местных крестьян. На востоке и юге возникли многочисленные очаги сопротивления декретированному Конвентом армейскому набору. В целом это движение затронуло более трети департаментов. В марте восстала Вандея, волнения вспыхнули в части Бретани и Пуату. Вандейское восстание началось спонтанно, выдвинув сначала лидеров из крестьянской среды. Но вскоре политическое руководство им взяла в свои руки дворянско-клерикальная контрреволюция. В итоге последняя обрела то, чего ей до сих пор недоставало - массовую базу.
Стоявшие у власти жирондисты первыми осознали опасность. Поддержка деревень была тем более нужна Жиронде, что в борьбе с демократами она рассчитывала найти в крестьянстве противовес санкюлотскому и монтаньярскому Парижу. С января - февраля 1793 г. именно жирондисты обнаружили интерес к аграрной проблеме и выступили застрельщиками постановки ее в Конвенте. Выдвинутые ими предложения шли в целом в русле того очень умеренного и расплывчатого эгалитаризма, которого не были чужды идеологи и лидеры Жиронды. В своем министерском отчете 9 января 1793 г. к земельному вопросу обратился Ж-М. Ролам. Он предложил продавать все национальные имущества мелкими участками (не свыше 6 арпанов), не отменяя, однако, торгов. Такая продажа, говорил Ролан, «поможет уничтожить возмутительное неравенство состояний». В феврале поступило предложение Э. Клавьера поделить земли королевского домена и сдать их в аренду парцеллами. Умеренный депутат Пулен-Гранпре заявил 24 февраля, что малоимущий класс деревень, лишенный работы, с нетерпением ожидает раздела общинных земель, и призвал ускорить решение вопроса. Его энергично поддержал один из виднейших людей Жиронды - Ф. Бюзо. 18 марта вновь был поднят вопрос об успокоении деревень. Речь Б. Барера, близкого в то время к Жиронде, ярко отразила расчеты этой партии: «Враги стараются натравить часть граждан на собственников. Все ваши заботы должны… клониться к тому, чтобы умножить, насколько возможно, число собственников… Вы издали уже декрет о продаже мелкими участками эмигрантских земель, однако ничего не делается. Деревенские граждане ропщут… Раздробление этих земель необходимо и для прочности нового порядка вещей… Революция, упроченная интересом массы мелких собственников, будет непоколебима». Таким образом, по крайней мере два важнейших вопроса, волновавших малоимущие слои крестьянства, - дробление национальных имуществ и раздел общинных земель - были подняты в первые месяцы 1793 г. именно Жирондой.
Однако Жиронда смогла лишь поставить проблему. Переход от декларации к принятию решений оказался для нее непосильным. Только частные вопросы были действительно доведены до конца. Декретом Конвента от 12 февраля 1793 г. были отменены судебные приговоры и прекращены судебные процессы по делам о восстаниях и иных проступках, связанных с бывшими феодальными повинностями и продовольственным вопросом. Под угрожающим давлением крестьян Версальского района Конвент разрешил 28 февраля сдавать в аренду невозделанные земли цивильного листа, в частности угодья Версальского парка, участками по 2-4 арпана. 2 марта этот порядок был применен к невозделанным и не сданным еще в аренду землям эмигрантов. Решение остальных не вышло за рамки проектов. 4 марта от имени Комитета по делам отчуждений Шарль Делакруа доложил проект декрета о дроблении при продаже национальных имуществ. Составленный в духе предложений Ролана, он не предусматривал отмены торгов и не указывал предельного размера участков. Мало что давая бедноте, такой декрет мог привлечь средних крестьян. Конвент постановил отпечатать доклад Делакруа, но прения по нему так и не состоялись. Несколько дальше продвинулось дело с разделом общинных земель. 8 апреля в Конвент поступил проект декрета, принятый после долгой борьбы Комитетом земледелия. Его обсуждали 8, 9, 23 апреля, одобрили ряд статей, но затем отложили обсуждение в связи с упорной оппозицией разделу в Конвенте. До критических дней восстания 31 мая - 2 июня к нему так и не вернулись.
Неудача жирондистов не была случайной. Это был лишь один из аспектов провала их общей политической линии. Затормозив осенью дробление эмигрантских владений и раздел общинных земель, настояв на восстановлении полной свободы хлебной торговли, Жиронда твердо взяла курс на защиту интересов сельской буржуазии - своей естественной опоры в деревне. Увидев затем, что эта линия аграрной политики отталкивает от правящей партии малоимущих крестьян, Жиронда попыталась в начале 1793 г. исправить положение и верно определила основное направление, в котором надо было действовать, - решение земельной проблемы. Но оно требовало, помимо финансовых жертв со стороны государства в той или иной мере ущемить интересы богатых крестьян и буржуазии; надо было преодолеть и сопротивление защитников их интересов внутри Конвента. Оно сразу же обнаружилось, например, как только был поставлен на обсуждение декрет о разделе общинных земель. Защитники материальных интересов сельской буржуазии, не пожелали уступить высшим политическим видам буржуазных идеологов и усомнились в действенности раздела общинных земель как средства успокоения умов. Для этого у жирондистов не хватало ни решимости, ни энергии; попытка найти опору в сельской демократии для борьбы с демократией городской потерпела крах.
Победу одержал другой политический курс - курс на объединение широких слоев трудового населения в городе и в деревне на основе существенных уступок их социально-экономическим требованиям. Его сумели выработать якобинцы; началом явился известный апрельский поворот в их политике. Озабоченные прежде всего тем, чтобы укрепить свои позиции в среде парижских санкюлотов, якобинцы сосредоточили основное внимание на продовольственном вопросе. Они пошли на сближение с секционным движением, приняли требование о введении твердых цен и 4 мая заставили Конвент декретировать «первый максимум». Эта чрезвычайная мера была уступкой городским санкюлотам, но она явилась также ответом и на требования деревенских низов (впервые вопрос о максимуме был четко поставлен в Конвенте 19 ноября 1792 г. петицией избирательного собрания департамента Сена-и-Уаза, на котором главную роль играли представители именно сельских коммун). Но одновременно монтаньяры проявили интерес и к собственно аграрным проблемам. Поворот в политике якобинцев, происшедший в апреле, привел их впервые к формулировке некоторых общих положений и конкретных требований по аграрному вопросу, и у якобинцев появляется сформулированная в самом общем виде аграрная программа. Действительно, в апреле, после длительного молчания, представители Горы заговорили в Конвенте об аграрных делах, рассматривая их отчасти сквозь призму продовольственной проблемы. 15 апреля эти вопросы поднял в своей речи А.С. Буше. Пусть Конвент, заявил он, занимается три дня в неделю выработкой конституции, «но посвятите три остальных дня вопросам, срочность которых не менее ощутима, то есть законам о разделе общинных земель, о запрещении торговли звонкой монетой». Буше предложил провести всеобщий учет зерновых запасов, принять меры к разделу крупных ферм, ускорить одобрение закона о разделе общинных земель. 28 апреля, когда Конвент занимался максимумом, к земельному вопросу вернулся Л.Е. Бефруа. Он обрушился на «богатых владельцев 8, 10, 15 и 20 плугов», желающих «падения нового порядка», и потребовал в кратчайший срок, до 15 мая, издать закон о разделе невозделанных и общинных земель, чтобы они могли быть засеяны уже в текущем году. Бефруа высказался также за раздробление крупных хозяйств. Его мысли развил П. Пепен, депутат от департамента Эндр. Он предложил поделить между неимущими общинные земли и пустоши участками в 5, 10, 20, но не более 40 арпанов за 3-процентную ренту с правом выкупа в собственность, а самым бедным авансировать по две коровы и несколько голов мелкого скота, взяв их из живого инвентаря национальных имуществ. Пепен осудил концентрацию ферм, заявив, что крупные фермы стоят в агрокультурном отношении ниже мелких. В конце апреля, выступая при обсуждении закона о максимуме, П.Н. Филиппе предложил, среди прочих мер, декретировать продажу земель эмигрантов мелкими участками.
Монтаньяры начали энергично действовать и в Комитете земледелия. Тот же Бефруа, активный член Комитета, взялся подготовить доклад в связи с петицией нескольких коммун департамента Жиронда, которые требовали упростить порядок возвращения крестьянам захваченных сеньорами общинных земель. В Комитете выступал Ж.-М. Купе, один из тех (не очень многочисленных) якобинцев, которым были хорошо знакомы и особенно близки вопросы сельского хозяйства и положения крестьянства. 23 мая Купе зачитал на его заседании составленный им доклад о раздроблении крупных ферм.
Вся эта активность была явным признаком того, что деятели крайне левого фланга революционной буржуазии осознали, наконец, неотложность новых аграрных реформ. Люди дела, они начнут проводить их в жизнь на другой же день после взятия власти, и это определит окончательное крушение Жиронды и крах «федералистского» мятежа.
Период между июлем - августом 1792 г. и новым политическим кризисом середины следующего года был временем важных сдвигов в развитии социальной борьбы во французской деревне. В эти месяцы ясно обозначилась смена основных проблем, стоявших в аграрных выступлениях на первом плане, усилилось размежевание внутри более или менее единого в первые годы революции массового движения в деревне на почве аграрных требований. Наконец, именно в этот период, особенно с весны 1793 г., стало очевидно, что часть крестьянства, разочарованная аграрной политикой стоявшей у власти буржуазии, стала отходить от революции, а в некоторых районах и прямо выступила против нее.
В июле - октябре 1792 г. в деревне развернулись события, которые можно расценить как последнюю крупную вспышку «войны против замков». Здесь и там она давала о себе знать в течение следующего года. Но никогда уже в истории Франции она не повторится в прежних масштабах. К осени 1792 г. «жакерия» в значительной мере сделала свое дело. Августовское аграрное законодательство (декреты 16, 20-22, 25-28 августа) опрокинуло, наконец, попытку компромисса с сеньориальным строем. Оно провозгласило крестьянское держание свободной собственностью, а феодальные повинности - результатом узурпации, «злоупотребления феодальным могуществом». Правда, все практические выводы из этого принципиального положения не были сделаны решительно и до конца. Бывшие сеньоры еще сохраняли возможность добиться признания «реальных» феодальных повинностей простой поземельной рентой, подлежащей выкупу, доказав подлинным документом ее происхождение от совершенной некогда действительной уступки земли. Поэтому вопрос о полном уничтожении феодально-сеньориального строя еще сохранял существенное место в заботах деревни. Он утратил, однако, значение центральной проблемы, способной вызвать массовое движение прежнего масштаба. Вместе с этим исчерпывал себя и революционный потенциал собственнических верхов крестьянства.
Все более настоятельно вставали другие проблемы аграрного движения. Но они уже не столько объединяли, сколько разъединяли крестьянство. Это был прежде всего вопрос о земле. К середине 1792 г. уравнительные притязания крестьян уже приобрели силу общественного воздействия, достаточную, чтобы заставить правящие круги принимать их в расчет. Свидетельство тому - декреты Законодательного собрания от 14 августа 1792 г. о разделе общинных и дроблении эмигрантских земель, вскоре же, однако, фактически отмененные. В дальнейшем уравнительные требования становились все настойчивее. Не случайно, что, когда в первой половине 1793 г. жирондисты и якобинцы были вынуждены прислушаться к требованиям деревни, они стали думать именно о том, чтобы открыть для неимущих и малоимущих крестьян тот или иной доступ к земле.
Земельные пожелания крестьян не были одинаково радикальны и не отлились в какой-то один обобщающий лозунг. Значительная часть средних крестьян могла бы удовлетвориться льготным отчуждением земель национального фонда, подворным разделом общинных земель, умеренным дроблением крупных ферм. Более радикальные требования вызревали в среде сельской бедноты. В документах, исходивших непосредственно от крестьян, не было прямого требования конфискации и передела всего крупного (или только дворянского землевладения). Но глубокая их враждебность крупной земельной собственности обнаруживалась все резче, как и стремление к тому или иному переустройству землевладения и особенно землепользования на уравнительных началах, На этой социальной почве возникали и выдвигавшиеся образованными защитниками сельской бедноты (такими, как Пьер Доливье или «красный кюре» Пти-Жан) идеи крайнего уравнительства, «аграрного закона».
В эти же критические месяцы все большее значение приобретал продовольственный вопрос. Если последняя крупная вспышка «войны против замков» в конце лета - начале осени 1792 г. далеко уступала по размаху «жакерии» предыдущих лет, то последовавшие за ней в октябре - декабре продовольственные восстания (охватившие в той или иной мере департаменты Нижняя Сена, Сена-и-Уаза, Сарта, Эр-и-Луара, Ори, Луар-и-Шер, Эндр-и-Луара, Эндр, Луаре, Вьениа, Верхняя Вьенна) были, напротив, самым крупным выступлением такого рода за все время революции. Объединяясь вокруг традиционной программы регламентации торговли и установления твердых максимальных цен, продовольственное движение усиливало в то же время и уравнительные устремления деревенских низов.
Таким образом, энергия общественного давления французской деревни направлялась теперь по новым руслам, и это выдвинуло сложные проблемы перед буржуазным руководством революции и страны. Оставить без внимания возросшие притязания крестьян? Но куда приведет несмягченная уступками неудовлетворенность разбуженного революцией озлобленного мужика? И как обойтись без его поддержки в борьбе с антифранцузской коалицией европейских держав и с враждебными революции силами внутри страны? Не перехватят ли последние политическое руководство недовольным крестьянином, чтобы направить его против богатого буржуа и против самой революции? Пример Вандеи был красноречив, а донесения с мест полны тревоги. Пойти навстречу крестьянам, придав их требованиям силу закона? О необходимости уступок уравнительному движению уже в начале 1793 г. стали думать находившиеся у власти жирондисты. Но на это трудно было решиться, ибо как никогда ранее заострился вопрос о непосредственных интересах буржуазии. Даже относительно умеренные уравнительные требования, нашедшие наиболее широкое отражение в крестьянских петициях, нельзя было осуществить, не подвергая серьезным потерям тех, кто жадно скупал крупными имениями землю национального фонда, кто давно уже фактически завладел общинными землями, кто концентрировал в своих руках предпринимательскую или посредническую аренду. В целом не только санкюлотское, но и крестьянское движение этих месяцев жестко поставило вопрос о необходимости серьезных материальных жертв и принципиальных уступок со стороны буржуазии как непременном условии дальнейшего единства действий. Только таким образом мог теперь сработать механизм поступательного развития революции. Этого рубежа не смогли преодолеть жирондисты, отразив интерес всей крупнособственнической Франции. Отчасти его смогли переступить якобинцы, и это обеспечило им поддержку основной массы крестьянства в рамках сложившегося весной и восторжествовавшего летом 1793 г. антижирондистского блока общественных сил.
мая жирондисты создали комиссию двенадцати для расследования деятельности Коммуны. Эта комиссия готовила удар по революционным организациям Парижа. В провинции жирондисты, вступив в союз с роялистами, подготавливали контрреволюционные мятежи. В конце мая жирондистскороялистский блок совершил контрреволюционный переворот в Лионе где было убито несколько сот якобинцев, поднял мятеж в Тулоне и Марселе. В дни когда иностранные «армии снова вступили на французскую землю и угрожали Парижу, жирондисты развязывали гражданскую войну, помогая тем самым внешней контрреволюции.
Еще в марте был выдвинут лозунг изгнания из Конвента депутатов - изменников, т.е. жирондистов. Якобинцы вначале не решались посягнуть на их депутатскую неприкосновенность. Но они были не доктринеры а революционеры, и, когда преступность и гибельность для революции политики жирондистов стала очевидной, якобинцы высказались за восстание.
В конце мая в Париже был создан повстанческий комитет, объединившийся с Коммуной. 31 мая над столицей вновь загудел набат, призывавший народ к восстанию. Повстанческий комитет назначил начальником национальной' гвардии левого якобинца Анрио, сумевшего быстро организовать вооруженные силы восстания. Конвент был окружен. Ворвавшиеся в его здание депутации Коммуны, секции и других парижских организаций стали излагать свои требования. Народные депутации требовали ареста 22 жирондистских депутатов, ликвидации контрреволюционного мятежа на юге установления цены в 3 су за фунт хлеба по всей Фданиии. Дантон и Барер в своих речах пытались снова внести дух примирения, найти почву для компромиссного решения. Верньо призвал Конвент в полном составе покинуть зал заседания, но его попытка увлечь за собой депутатов осталась безуспешной. Он должен был, униженный, вернуться на свое место; на трибуне Робеспьер уже читал обвинительную речь против Жиронды. «Делайте же ваш вывод!» - прервал Верньо в запальчивости и раздражении Робеспьера. «Я его сделаю сейчас, - ответил Робеспьер, - и он будет против вас!» Он потребовал ареста жирондистских депутатов. Но Конвент отказался выполнить это требование; он лишь распустил комиссию двенадцати, но сохранил жирондистских депутатов в своем составе.
мая восстание остановилось на полпути. Жиронде был нанесен удар, но она не была сломлена. Марат и другие руководители восстания призывали народ оставаться в боевой готовности. Борьба должна была быть доведена до конца.
июня в Париж стали проникать слухи о контрреволюционном перевороте и убийствах якобинцев в Лионе и вполне достоверные сведения об ухудшении положения на фронте и о крупном успехе мятежников в Вандее.
Уже вечером 1 июня народ снова вышел на улицу, а с утра 2 июня окружил здание Конвента. Сюда же привел национальных гвардейцев. Жерла пушек были наведены на здание Конвента.
После бесплодных дебатов и неудачных маневров жирондистов и их сторонников Конвент по предложению Кутона декретировал арест 29 депутатов-жирондистов. Народное восстание восторжествовало.
3. Аграрные законы 1793-1799 гг.
.1 Аграрные декреты якобинцев
июня 1793 г. на первом заседании Конвента в новом составе были поставлены сразу три вопроса, относившиеся к аграрным делам:
о продаже эмигрантских имуществ,
разделе общинных земель,
сожжении феодальных титулов.
Тем самым, бравшая в свои руки власть партия, шла навстречу широкой массе наиболее обездоленных крестьян.
Декрет 3 июня 1793 г., а затем большой закон 25 июля решили, вопрос об отчуждении эмигрантских владений. На то, чтобы полностью повторить радикальное постановление от 14 августа 1792 г., монтаньяры не пошли. За основу были взяты некоторые статьи отложенного Конвентом декрета 2 сентября 1792 г. и проект, внесенный Делакруа 4 марта 1793 г. Статья 1 гласила: «Недвижимые имущества эмигрантов продаются с торгов тому, кто последним даст за них более дорогую цену, согласно установленным правилам для отчуждения других национальных имуществ». Эмигрантские земли должны были продаваться с торгов, а не сдаваться за ренту небольшими участками. Но все же новые законы имели уравнительную тенденцию. При продаже крупных владений полагалось «возможно больше дробить их на делянки или мелкие участки, поскольку это не ведет к порче хозяйственных единиц. Дробление будет осуществляться сведущими комиссарами экспертами, назначенными с этой целью директорией дистрикта». Вводилась 10-летняя рассрочка покупных платежей. Если купленные земли были заняты арендатором, покупатель, в том числе и мелких участков, имел право расторгнуть аренду. Часть земель назначалась и для прямой раздачи бедноте: глава семьи, лишенный земельной собственности, мог рассчитывать на получение одного арпана за уплату 5-процентной годо-вой ренты с правом выкупа участка в 10 равных взносов.
Однако на арпан вправе были претендовать только полностью беззе-мельные, и только в коммунах, где не было общинных земель. Декрет не определил точно порядка выделения и раздела участков. 13 сентября статью об одном арпане вообще отменили. Теперь бедняки (полностью безземельные, не платившие по бедности налогов и жившие в коммунах, лишенных общинных земель) могли получить лишь бон в 500 ливров, с которым имели право попытать счастья на торгах по продаже эмигрантских земель.
Ближе к нуждам малоимущих крестьян был закон об общинных землях, принятый 10 июня 1793 г. В основу его лег проект, принятый отчасти жирондистским Конвентом. Закон со всей определенностью утвердил безусловное право собственности сельских общин на их земли. Знаменитая статья 1 раздела IV установила: земли, «известные во всей республике под разными наименованиями: пустопорожних земель, пустошей, песчаников, выгонов, пастбищ, мест, поросших вереском и утесником, общинных лесов, болот, топей, трясин, гор - и всякими другими названиями, по самой своей природе принадлежат совокупности жителей или членов коммуны, или же части коммуны, на территории которой общинные имущества расположены». Права и притязания бывших сеньоров аннулировались. Присвоенные ими участки общинных земель могли быть сохранены лишь при условии, если будет доказано подлинным документом, что эти участки законно куплены, а не захвачены на основе феодального права. Закон задевал также и интересы третьих лиц, которые приобрели у бывших сеньоров захваченные ими общинные земли. Он охранял только те их владения, которые имели срок давности в 40 лет, считая от 4 августа 1789 г. Все остальные могли быть (с рядом ограничений) пересмотрены. Таким образом, декрет означал не только частичную экспроприацию бывших сеньоров. Не останавливаясь перед явным посягательством на незыблемость частноправовых сделок о передаче недвижимости, он ставил под вопрос часть земельных приобретений городской и сельской буржуазии, совершенных в пору интенсивных аграрных сдвигов второй половины века. В основном эта часть нового закона отвечала интересам всего крестьянства. Но широкие возможности вернуть утраченные земли, которыми располагала теперь община, могли затронуть интересы и богатых «собирателей земель» из крестьянской среды.
В уравнительном духе, с явным поворотом в сторону бедняка был решен острейший вопрос о разделе. Статья 9 раздела 3 гласит: «Если 1/3 голосов выскажется за раздел, то таковой будет произведен». Право на равную делянку имели все жители независимо от пола и возраста, включая сельских рабочих, проживших в коммуне один год с 14 августа 1792 г. Делянки поступали в собственность и не подлежали отчуждению в течение 10 лет. Правда, закон не перешагнул рамок формального равенства. Не прошло предложение делить землю обратно пропорционально собственности; никаким образом (субсидией, предоставлением инвентаря и т.п.) не облегчались бедняку трудности хозяйственного обзаведения.
Принятием этих законов аграрно-крестьянский вопрос, как он стоял на повестке дня к началу II г. Республики, не был исчерпан до конца.
Учитывая, какие влиятельные слои были задеты, якобинцы ожидали явного и скрытого противодействия и постарались заранее его парализовать. Исполнение закона 17 июля Конвент возложил прямо на низовые ячейки власти - муниципалитеты, минуя все промежуточные административные звенья.
Статья 12 гласила: «Министру внутренних дел поручается разослать настоящий декрет непосредственно муниципалитетам, а на эти последние возлагается обязанность его выполнения без посредства административных учреждений».
августа Конвент обязал министра внутренних дел «точнейшим образом проследить» за быстрой публикацией на местах декретов 10 июня и 17 июля и пригрозил немедленным смещением всем должностным лицам, которые проявят в этом деле небрежность. Закон о продаже эмигрантских владений предусматривал, что в случае, если прокурор-синдик дистрикта откажется приступить по требованию граждан к разделу и распродаже земель эмигрантов, эту операцию должны осуществить (за счет виновного прокурора-синдика) специальные комиссары, назначенные администрацией департамента.
Но якобинские законы даже при условии точного их исполнения не снимали острейшего вопроса о земле. Возвращение и раздел общинного фонда, уступки в области распродажи эмигрантских владений не могли вполне удовлетворить земельных требований малоимущего и неимущего крестьянства.
Знаменитый декрет о полной отмене феодальных повинностей был принят 17 июля 1793 г. Суть его резюмируется в двух первых статьях:
«Статья 1. Все бывшие сеньориальные платежи, цензуальные и феодальные повинности, как постоянные, так и случайные, даже сохраненные декретом 25 августа, отменяются без вознаграждения.
Статья 2. Из действия предыдущей статьи исключаются чисто позе-мельные ренты и платежи, не имеющие феодального характера».
Все феодальные титулы подлежали сожжению; статья 6: «Бывшие сеньоры, февдисты, земельные комиссары, нотариусы и другие владельцы документов, устанавливающих или подтверждающих права, отмененные настоящим декретом или декретами, изданными предыдущими Собраниями, обязаны представить их в трехмесячный срок по опубликовании настоящего декрета в секретариат местного муниципалитета. Документы, представленные до 10-го августа, сжигаются в этот день в присутствии всех граждан и генерального совета коммуны; все остальные документы должны быть сожжены по истечении 3-х месяцев». Хранение их каралось заключением в каторжной тюрьме. В статье 7 сказано: «Лица, уличенные в том, что спрятали, скрыли или утаили подлинники или копии документов, подлежащих сожжению согласно предыдущей статьи, караются 5 годами каторги». Этот декрет завершил конструирование буржуазной поземельной собственности, уничтожив последние остатки чисто феодальных поземельных связей. Закон 17 июля отвечал интересам прежде всего самостоятельных крестьян-собственников.
Далеко не всюду непосредственно после принятия закона 17 июля местные власти осознали всю его революционную последовательность и начали точно проводить в жизнь. Очевидно, на их позиции сказывалось и то, что новый закон прямо задевал интересы некоторых слоев буржуазии. Кое-где даже лица, обязанные уплачивать и выкупать феодальные повинности, не сразу восприняли радикальный смысл закона. Однако во многих деревнях о законе 17 июля знали уже в августе и стали его применять. Крестьяне прекращали платежи, муниципалитеты собирали и готовили к сожжению феодальные документы. Вместе с титулами сжигались другие феодальные символы, грамоты дворянского достоинства и т.п. Нередко жители разводили огонь у подножия «дерева свободы», украшенного патриотическими эмблемами. То, что было недавно правонарушением, актом «жакерии», совершалось теперь публично и в силу закона, иногда при участии командированных в департаменты членов Конвента. Так, 30 брюмера II г. депутаты Кавеньяк и Дартигойт организовали праздник Разума в г. Ош (департ. Жер). На площади был разложен громадный костер, в котором наряду с мощами и деревянными статуями святых и иными предметами культа горели также феодальные титулы бывших сеньоров. «Всю ночь, - доносили депутаты, - продолжалась карманьола вокруг этого философского костра, истребившего сразу столько заблуждений». Глубокое удовлетворение крестьян радикальным декретом о сожжении феодальных документов сеньоров отразилось в письме народного общества коммуны Шамбон (департ. Луаре), посланном в Конвент 5 вантоза II г. «Граждане представители, - говорилось в письме, - вы полностью сокрушили здание феодализма, приказав вашим июльским декретом, чтобы все феодальные титулы были сожжены. Этот декрет наполнил радостью сердца деревенских жителей, так как он уничтожил бремя, которое бесконечно отягощало нашу собственность».
И все-таки, издание декрета 17 июля отнюдь не завершило борьбу за окончательное уничтожение феодализма. Движение крестьян за окончательное уничтожение феодальных прав не принимало теперь таких массовых и насильственных форм, как в 1789-1792 гг. Эпизодические походы против замков и феодальных титулов можно отметить здесь и там весной и даже летом 1793 г. В дальнейшем они прекратились. Да и была ли теперь необходимость в том чтобы крестьяне добивались своих требований силой? Отныне крестьяне имели на своей стороне закон и добивались его строгого проведения в жизнь. В частности, они упорно настаивали на сожжении феодальных документов. Там, где оно по тем или иным причинам задерживалось, они жаловались, хлопотали, требовали уничтожения бумаг. Но наряду с этой борьбой крестьян за точное исполнение закона сразу же обнаружилось стремление влиятельных в местной администрации (отчасти и в центре) кругов затормозить и прямо сорвать его проведение в жизнь.
Причина этого состоит в том, что, отменив безвозмездно все феодальные ренты, в том числе созданные в результате действительной передачи земли, Конвент посягнул не только на интересы бывших дворян и сеньоров, но и на буржуазно-собственническое правосознание вообще, на интересы старой буржуазии, связанной с землевладением, в частности.
Суть дела в следующем. Статья 1 закона 17 июля отменяла безвозмездно «все бывшие сеньориальные платежи, цензуальные и феодальные повинности, как постоянные, так и случайные»; статья 2 сохраняла «чисто поземельные ренты и платежи, не имеющие феодального характера». Но как различить в пестрой массе различных платежей, обременявших французскую землю, ренты «феодальные» и «чисто поземельные»? Вопрос имел кардинальное значение. Вплоть до конца старого порядка была широко распространена практика передачи недвижимости в вечнонаследственное владение или аренду за годовую ренту, вносившуюся иногда деньгами, но чаще долей урожая. А так как сеньориальные связи пронизывали всю систему поземельных отношений и обладание цензом (ценз - названии основного сеньориального платежа) само по себе давало некоторый социальный престиж, множество буржуа-землевладельцев при заключении подобных договоров добавляли к основной сумме ренты ничтожный по размеру символический ценз, обычно сопровождавшийся случайными повинностями. По своей экономической сути такого рода ренты, фактически не отличались от отмененных законом 17 июля феодальных (сеньориальных) платежей. Однако, поскольку получатели их не были сеньорами, не имели фьефов, юридическая теория и практика считала, что эти «поземельные» ренты принципиально отличаются от «феодальных» и не могут быть затронуты отменой последних.
Естественно, что после принятия декрета 17 июля встал вопрос, как быть с этими и им подобными рентами? Ответ зависел от того, какой критерий изберет законодатель при проведении грани между сеньориальными, феодальными (подлежащими отмене) рентами и поземельными (сохраненными). Текст декрета открывал возможность для разных толкований. Между тем требовался ясный и категорический ответ. Понятно, что якобинские законодатели не располагали научным экономическим критерием для определения того, что следует отнести в сферу «феодального». Они должны были исходить из правовых представлений своего времени, согласно которым данная категория рент объявлялась не «феодальной», а «поземельной». 29 флореаля II г. (18 мая 1794 г.) Конвент окончательно истолковал закон 17 июля следующим образом: «Всякая повинность или рента, запятнанная при своем установлении малейшим признаком феодализма, отменена без вознаграждения, каково бы ни было ее наименование». Якобинский Конвент отказался вникать в юридические тонкости, он разом отменил все - и саму ренту, и добавления к ней. Простое употребление феодальных терминов в тексте договора автоматически уничтожало весь договор. Таким образом, в законодательном определении сферы «феодального» Конвент наиболее полно охватил всю сумму тех отношений в аграрном строе, которые являлись феодальными не только по своей юридической природе, будучи следствием сеньории, но и по своей экономической сущности, даже если с точки зрения строго правовой они выступали как результат обычного договора, лишь «запятнанного» феодальной терминологией. Но тем самым он подверг частичной экспроприации целый слой старой буржуазии.год Французской Республики был поистине годом торжества общекрестьянской «жакерии» против сеньориального строя. Эта победа отразилась и в декретировании закона 17 июля, «закона гнева», и в том, что все, напоминавшее феодально-сеньориальный порядок, было беспощадно осуждено не только крестьянским, но и официальным общественным мнением.
То, чего не смогли сделать в течение четырех лет революции Учредительное и Законодательное собрания и жирондистский Конвент, то, за что крестьяне боролись веками, якобинцы осуществили в первые два месяца своего прихода к власти. С революционной смелостью и твердостью они выкорчевывали корни феодализма в сельском хозяйстве и расчистили почву для капиталистического развития. И хотя крестьянство не получило земли в той мере, в какой к ней стремилось, все же оно впервые полностью освободилось от феодальной зависимости и угнетения.
Якобинцы разрешили в кратчайший срок главный вопрос революции - аграрный вопрос. Манфред, писал: «Естественно, что крестьянство, вчера еще колебавшееся между Жирондой и Горой, видя смелость и энергию якобинцев в разрушении и уничтожении феодализма, решительно встало в своей массе на сторону якобинцев. Крестьянство стало отныне мощной опорой якобинской республики в ее борьбе с армиями интервентов. Крестьянин-солдат знал теперь, что, сражаясь за республику - он сражается и за свои личные, кровные интересы».
Общая атмосфера времени сказалась и в том, что якобинская диктатура подняла карающую руку не только на феодальные документы, но и на дворянские замки - разрушение этих «чудовищных памятников феодализма» получило отчасти легальную санкцию. Летом 1793 г. якобинцы подошли к этому вопросу с точки зрения общественной безопасности. 6 августа 1793 г. Конвент в принципе решил, что необходимо разрушить все замки, имевшие укрепления. 19 октября он разрешил своим комиссарам производить разрушение укреплений в замках, принадлежавших частным лицам.
Примечателен тот факт, что саму «жакерию» власти начали рассматривать как похвальный акт патриотизма, гражданского рвения, она окончательно стала не «бунтом», но «святым восстанием». Так именно и выразился во II г. национальный агент Орийакского дистрикта в письме Продовольственной комиссии: «В марте 1792 года имело место святое восстание против аристократов, многие замки утратили свою форму, а содержание погребов было подвергнуто реквизиции несчастными, которые оплатили его своим трудовым потом…». Изменение тона по сравнению с 1789-1792 гг. бросается в глаза: «бунт» стал «святым восстанием», «грабеж» - «реквизицией», разгром замков - лишь «утратой ими своей формы».
Эта общая позиция Конвента оставалась в период якобинской диктатуры неизменной. 2 октября простым декретом о переходе к порядку дня он отверг предложение Законодательного комитета истолковать закон 17 июля в пользу владельцев поземельных рент. 16 вандемьера, подчеркивая важность принятого решения, Конвент постановил, что декрет будет официально опубликован, разослан на места, внесен в официальные регистры судов и администрации. В сущности декрет 2 октября не просто подтвердил, но усилил строгость закона 17 июля. Впоследствии Законодательный комитет характеризовал эти два акта как разные по содержанию законы. 7 вантоза Конвент истолковал закон 17 июля еще более категорически: уничтожаются поземельные ренты, даже созданные в результате уступки земли, если они соединены с цензом и другим признаком сеньории или феодализма. Наконец, 29 флореаля он реагировал на повторную инициативу Законодательного комитета уже упомянутым выше суровым декретом: всякая повинность или рента, запятнанная при своем установлении малейшим признаком феодализма, отменена без вознаграждения, каково бы ни было ее наименование.
Единственное, в чем Конвент согласился уступить, - отсрочка сожжения феодальных документов до составления земельного кадастра (декрет 8 плювиоза II г.). Но сокрытие и хранение феодальных титулов оставалось уголовно наказуемым деянием.
Таковы некоторые характерные черты борьбы, развернувшейся в связи с ликвидацией феодальных повинностей во время якобинской диктатуры. Очевидно, что именно в этом вопросе якобинцы пошли вместе с крестьянами дальше всего, отступили меньше всего, проявили наибольшую стойкость в защите и укреплении занятой позиции постольку, поскольку речь шла о крестьянах-собственниках.
.2 Раздел общинных земель. Закон о максимуме и деревня
Но все же центр тяжести закона 10 июня был в другом, это был прежде всего закон о разделе общинных земель. Его предписания относительно раздела сохраняли силу около 3 лет.
Закон о разделе на местах знали, обсуждали и реально проводили в жизнь. Но почти во всех случаях лишь меньшинство деревень высказалось за раздел, остальные по тем или иным причинам предпочли от него отказаться (а из принявших решения о разделе не все их выполняли).
Перед разделом коммуны должны были уплатить свои долги. Иногда общинные владения были непригодны для раздела по своей физической природе или настолько малы, что дробление теряло смысл. Многие коммуны добивались возвращения узурпированных земель, и это задерживало раздел. В горных местностях, где особую роль играло животноводство, общинные земли, прежде всего высокогорные пастбища и леса, были важны в основном как выпасы для скота.
Кое-где были попытки ущемить многосемейных бедняков, отказываясь предоставить делянки детям, родившимся после принятия законов о разделе. Немало споров возникало в связи с правами арендаторов и издольщиков; многие из них имели домишко с клочком земли в одних деревнях, а хозяйство вели на землях, арендованных в других коммунах. В результате и здесь и там пытались устранить их от раздела, ссылаясь на то, что они не являются местными жителями.
Очевидно, что, добиваясь его точного проведения в жизнь, сельские низы натолкнулись не только на трудности объективного порядка, но и на противодействие тех влиятельных слоев крестьянства, которые с самого начала препятствовали демократическому разделу. Чтобы сломить их сопротивление, беднота нуждалась в крепкой поддержке извне. До 9 термидора она находила ее со стороны революционной власти и во многих случаях смогла добиться своего, хотя и в этот период противникам закона удавалось затормозить, а нередко и сорвать его точное применение.
Санкюлоты с их плебейским ядром были мощной силой. Вместе с крестьянскими низами они составляли активно действующую опору якобинской республики. Однако непосредственное политическое руководство внутри «якобинского блока» общественных сил принадлежало социально неоднородной «якобинской» буржуазии, а важнейшие рычаги государственного штурвала находились в руках робеспьеристов. Тем идеалом, за который отдали жизни Робеспьер, Сен-Жюст и их соратники, отнюдь не было буржуазное общество. За бурями и лишениями революции, «там, за горами горя», им виделась прекрасная республика, где царствуют добродетель и общее счастье, где устранены крайности нищеты и богатства, где все люди трудолюбивы и бедны - в том смысле, что они не излишне богаты. Историками отмечено, что умеренно-уравнительные идеалы робеспьеристов, воспринятые от Руссо, приобретали более конкретный и действенный характер в ходе революционной практики.
Уравнительство вошло и в практику социальной политики якобинской диктатуры. Во всем этом проявилась, безусловно, мера общественного влияния, завоеванная народной массой. Но здесь отразились и собственные идеалы якобинцев, их социальные мечты и надежды. Якобинцы были враждебны чрезмерной концентрации земельной собственности и землепользования.
Якобинцы не создали всесторонне разработанной аграрной программы, целью которой было бы претворение в практику абстрактного уравнительного идеала. Но все же они смогли прислушаться к пожеланиям деревенских низов и сделать некоторые из этих пожеланий элементами своей аграрной политики. В борьбе вокруг проведения в жизнь закона 10 июня руководящая группа монтаньяров была на стороне тех малоимущих и неимущих крестьян, которые добивались раздела общинных земель. 4 брюмера II г. Парижский якобинский клуб потребовал, чтобы Конвент ускорил выполнение закона 10 июня и оградил новых собственников от всякой судебной волокиты. Различные органы Конвента прилагали усилия к тому, чтобы закон претворялся в жизнь. Сам Комитет общественного спасения за множеством дел не упускал из виду этого вопроса; в специальных циркулярах он напоминал о нем местным властям. В свою очередь Комитет общественной безопасности, рассылая в дистрикты запросы о выполнении важнейших законов, требовал отчета и об исполнении закона относительно раздела общинных земель. Наконец, разделом интересовалась Продовольственная комиссия Конвента. Во II г. она начала большое обследование того, как идет исполнение закона 10 июня 1793 г., и разослала циркуляры по дистриктам. Принимали меры в этом направлении и комиссары Конвента.
Якобинцы предприняли некоторые усилия и для того, чтобы помочь крестьянам в приобретении земель из фонда национальных имуществ. Дек-ретами 2 фримера и 4 нивоза II г. (22 ноября и 24 декабря 1793 г.) Конвент распространил на все национальные имущества порядок отчуждения, установленный для земель эмигрантов (дробление на участки, рассрочка при уплате выкупных сумм и т.д.). Правда, статья закона, требовавшая дробления владений, была сформулирована несколько двусмысленно (выделение участков не должно было вести к «порче хозяйственных единиц», т.е. ферм), и это давало возможность ее обойти. Очень многое здесь зависело от местных властей, непосредственно занимавшихся продажей земель, прежде всего в дистриктах.
Дважды якобинцы попытались предпринять шаги к наделению землей тех, кто был не в состоянии ее купить. При всей скромности таких мер, как статья закона 3 июня 1793 г. о выделении 1 арпана для неимущих глав семей и заменивший ее декрет 13 сентября 1793 г. о бонах в 500 ливров, все-таки это была попытка дать бедноте даром хоть немного земли.
Таким образом, уравнительные стремления крестьянской массы находили отклик в среде людей, стоявших у руля революционной власти. Монтаньяры хотели пойти в этом вопросе навстречу требованиям деревень, и некоторые результаты были достигнуты.
И все-таки пожелания крестьян были реализованы лишь в очень скромных размерах. На этот счет у якобинцев не было колебаний. Закон 18 марта 1793 г. о смертной казни за предложение «аграрного закона» действовал не только формально, изредка он применялся на деле.
Но и такие более умеренные пожелания, как раздел крупных владений в аренду по трудовой норме, распределение среди мелких крестьян национальных имуществ за небольшую ренту, улучшение условий аренды, ликвидация генерального фермерства и т.п., остались неудовлетворенными.
Но и то, что стало законом, осуществлялось не полностью или не осуществлялось совсем. Несмотря на законы 3 июня и 25 июля 1793 г., во многих местах эмигрантские земли продавались большими имениями и фермами.
Но если бедняку все же удавалось получить или купить парцеллу, ее надо было обработать. Как сделать это, не имея скота и орудий? Издавна обращались в таких случаях к «пахарю» - соседу. Во II г. бедняки настойчиво требовали, чтобы помощь предоставлялась безотказно и за небольшую плату. Декретами 16 сентября и 23 нивоза якобинцы пошли им навстречу. Приказ Комитета общественного спасения 7-11 прериаля установил плату на уровне 1790 г. плюс 1/2. Но также несомненно, что «пахари» всячески старались уклониться от работы, плохо и не в срок ее выполняли, заламывали непомерные цены. В итоге бедняки были вынуждены подчас отказываться от ведения хозяйства, сдавая свои парцеллы из нужды в аренду или продавая их.
Также якобинцы учли интересы беднейших слоев и в продовольственном вопросе, который непосредственно касался крестьян - производителей хлеба.
До середины 1793 г. борцы против дороговизны и свободы хлебной торговли имели против себя не только объединенный фронт имущих верхов города и деревни, но и закон, и государственную власть во всех ее звеньях. Теперь принудительная таксация стала законом, регламентация торговли - официальной государственной политикой, воплощенной в системе максимума. Все это не прервало социальной борьбы в деревне в связи с продовольственной проблемой. Но она принимала иные формы. «Таксаторские» восстания временно сошли с повестки дня. Борьба велась главным образом на почве претворения в жизнь нового продовольственного законодательства.
Первый закон о максимуме был принят 4 мая 1793 г. еще жирондист-ским Конвентом. Этот «первый максимум» предписал введение твердых цен на зерно, учет зерновых запасов и разрешил реквизиции, т.е. предоставил местным властям право принуждать владельцев хлеба выделять установленное количество зерна для немедленной продажи по твердым ценам. Исполнение закона возлагалось на администрацию департаментов. В целом проведение первого максимума в жизнь было сорвано. Имущая часть деревни ответила на твердые цены массовым нарушением закона и хлебной забастовкой, рынки опустели. Муниципалитеты не вели учета запасов. Местная администрация, состоявшая в большинстве из богатых землевладельцев, фермеров, жирондистски настроенных буржуа, ограничивалась увещеваниями, бездействовала, посылала в Париж ходатайства об отмене закона. Кое-где максимум отменяли сами депутаты Конвента, командированные в департаменты.
Поворот в продовольственной политике Конвента определился с началом осени 1793 г. в результате нового мощного натиска парижских санкюлотов.
Еще 4 сентября Конвент декретировал в принципе, что будут установлены твердые цены на предметы первой необходимости и поручил одной из своих комиссий представить соответствующие законопроекты. Эта комиссия быстро завершила свою работу.
Закон 11 сентября установил твердые цены на зерно, муку и фураж. Продажа разрешалась только на рынках, где был возможен контроль. Все хлебные запасы учитывались, владельцам зерна и муки надлежало сообщить о наличных запасах, муниципалитетам - проверить правильность этих сообщений. Для снабжения армий, городов, нуждающихся департаментов и дистриктов власти могли прибегать к реквизициям. 29 сентября появился «общий максимум» - такса и регламентация были распространены на все предметы первой необходимости. Статья 1 гласит: «Предметы, представляющие, по мнению Национального конвента: первую необходимость и для которых он считает нужным установить максимум или наивысшие цены, - суть: мясо свежее, солонина и свиное сало, масло коровье, масло растительное, живой скот, соленая рыба, вино, водка, уксус, сидр, пиво, древесный уголь, каменный уголь, сальные свечи, гарное масло, сода, мыло, поташ, сахар, мед, белая бумага, кожа, железо, чугун, свинец сталь, медь, пенька, лен, шерсть, материи, полотно, сырой фабричный материал, сабо, башмаки, сурепица и репа, табак». Таким образом максимум затрагивал львиную долю товаров, присутствовавших на рынке. В течение октября - ноября новые меры следовали одна за другой. 22 октября Конвент учредил Центральную комиссию продовольствия и снабжения, наделенную широкими полномочиями, включая право реквизиции с применением вооруженной силы и распоряжения всеми хлебными ресурсами страны. Декрет 25 брюмера отменил так называемый «семейный запас», на который до того имели право крестьяне, - весь урожай был объявлен национальным достоянием. В принципе все зерно подлежало ссыпке в государственные хранилища, его рыночную продажу предписывалось прекратить. Население не только городов, но и деревень должно было снабжаться по определенным нормам из казенных амбаров.
«Второй максимум» действовал в цельном виде до жерминаля II г. В течение жерминаля был сделан ряд уступок зажиточному и среднему крестьянству: упразднены комиссары по борьбе со спекуляцией, смягчены репрессии за экономические правонарушения, ликвидирована парижская «революционная армия», взят курс на поощрение торговли.
Применение «благодетельного закона» вызвало в деревне обострение классовых противоречий и перегруппировку общественных сил.
Максимум и реквизиции сразу натолкнулись на ожесточенное противодействие богатых «пахарей», крупных фермеров, которые располагали товарными излишками, возросшими в результате отмены десятины и феодальных повинностей. До сих пор аграрные завоевания революции служили главным образом к их пользе.
Теперь эти слои не обнаружили ни малейшего желания поступиться своими интересами. Кроме того, поскольку закон разрешал домашние обыски, а декрет 25 брюмера отменил семейный запас, богатые «пахари» и крупные фермеры скрывали хлеб в бочках, оставляли в снопах посреди соломы, зарывали в землю, наконец стравливали скоту. Постепенно против продовольственной политики революционного правительства поворачивали и средние крестьяне.
Многое зависело в этой ситуации от муниципалитетов. Большинство их находилось в руках зажиточных и средних крестьян. В 1789-1792 гг. эти низовые ячейки власти часто играли роль организующей силы в сельском революционном движении. Инертность в исполнении закона, нежелание прибегать к суровым мерам для реквизиций, тайное и явное сочувствие нарушителям максимума - все это было обычным в практике сельских властей. Иногда муниципалитеты решались и на открытый организованный протест. Реже на тех же позициях оказывались сельские народные общества и революционные комитеты.
Борьба за хлеб шла внутри самой сельской коммуны. В связи с проведением реквизиций противоречия возникали между богатыми и средними крестьянами. Там, где сельские верхи держали в руках муниципалитеты, они старались переложить тяжесть реквизиций на мелких и средних земледельцев. Санкюлоты крупных городов снабжались путем реквизиций - города располагали для этого властью и силой. Но где мог раздобыть продовольствие сельский бедняк, если он не получал заработной платы в натуре? Закон 11 сентября дал ему право покупать хлеб у земледельцев по особым бонам, которые выдавались муниципалитетами. Но постановление относилось только к деревням, где не было рынков. К тому же «пахари» и фермеры не хотели продавать зерно по ценам максимума. Бедняк, попадавший таким образом в полную зависимость от держателей хлеба, был вынужден покупать дороже, становясь соучастником нарушения закона. С отменой «семейного запаса» и прекращением рыночной торговли хлебом беспосевная часть сельского населения должна была полностью перейти на снабжение путем реквизиций. Это еще более обостряло противоречия между производящей и потребляющей частью деревни.
Борьба бедноты за хлеб приобретала различные формы. Наиболее элементарной был донос на тех, кто продавал зерно по спекулятивным ценам, скрывал хлебные излишки и т.п. Законодательство и местные власти стимулировали активность бедноты в этом направлении - доноситель получал половину штрафа, налагавшегося за куплю-продажу вне рынка; иногда конфискованное у нарушителей закона зерно попросту раздавалось нуждающимся. Донос мог навлечь и более грозную кару на богача, наживавшегося на народной нужде, - тюремное заключение и даже смертную казнь, если нарушение подпадало под действие закона против скупщиков.
В некоторых деревнях, где в населении велика была доля бедняков, поденщиков, ремесленников, им удалось захватить муниципалитеты, иногда при поддержке командированных депутатов Конвента. В этих случаях они вели жесткий нажим на богатых «пахарей» и зажиточных крестьян, силой осуществляли реквизицию е пользу беспосевных граждан, обеспечивая им своими бонами регулярный паек.
Гораздо чаще бедноте и вообще беспосевным крестьянам удавалось проникнуть в народные общества и революционные комитеты. Они оказывали давление на муниципалитеты, обличали нарушителей закона. Иногда революционные комитеты действовали более авторитарно, попросту присваивая функции власти.
Однако часто беднота оказывалась бессильной перед сплоченным фронтом имущих.
Громадную роль в том, насколько успешной оказывалась борьба деревенской бедноты за хлеб, играла политика революционного правительства. Во многом от нее зависело и соотношение сил, формировавшееся в течение II г. в деревне.
Логика борьбы за максимум подталкивала якобинцев к тому, чтобы обеспечить бедноте влияние в муниципалитетах, революционных комитетах, народных обществах, возложить на богатых крестьян главную тяжесть реквизиций и гужевой повинности, снабжая хлебом бедноту и идя на уступки средним крестьянам.
Все это способствовало складыванию крайне неблагоприятного для судеб якобинской республики соотношения сил в деревне. Средние крестьяне, ущемленные максимумом и не получившие серьезной компенсации в сфере земельной, сближались с крестьянскими верхами. Раскалывался и тот блок деревенских сил, который боролся в свое время за максимум и приветствовал его введение. Самостоятельная часть несеющего крестьянства, в частности виноградари, поворачивала против него, сближаясь с «пахарями» на почве прямого товарообмена в обход закона - хлеб за вино. А сельская беднота, не получая гарантированного снабжения и крепкой защиты, с одной стороны, испытывала чувство растущего разочарования, с другой - попадала в зависимость от богатого крестьянина и, логикой вещей, под его влияние.
Все это вело к дальнейшему углублению борьбы; внутренняя противоречивость якобинской политики действовала в том же направлении. Уступки деревенским (и городским) низам - прежде всего максимум, ограничение свободы буржуазного накопления - встретили недовольство и сопротивление всей имущей и продающей части крестьянства. Она становилась силой не просто равнодушной, но прямо враждебной всей той системе революционного порядка управления, которая была установлена якобинцами. Лишь беднота, до поры до времени малоимущие середняки, неземледельческая часть крестьян могли составить в деревне массовую базу якобинского режима.
Однако уже к концу весны - началу лета 1794 г. эта опора ослабевала, расслаивалась. Якобинская власть не могла занять определенную позицию по отношению к шедшей в деревне сложной борьбе интересов. Она не поддержала решительно бедноту и потребляющую часть крестьян вообще в ее борьбе за хлеб против крупных фермеров и богатых «пахарей». Не пошли монтаньяры и на сколько-нибудь радикальное удовлетворение на деле ее земельных притязаний. Все это (плюс явно пристрастная позиция якобинцев по отношению к борьбе сельских рабочих за повышение заработной платы) порождало в среде бедноты настроения разочарования, равнодушия к судьбе революционного порядка управления. Ущемив средних крестьян политикой
«нивелирования продовольствия», якобинцы в то же время не пошли в достаточной мере им навстречу в земельном вопросе. В итоге позиции якобинской диктатуры в сельской трудовой массе слабели, усиливалось влияние всех тех слоев деревни, которые были решительно настроены против якобинского режима. Все эти обстоятельства важно учитывать, решая вопрос о предпосылках термидорианского переворота, положившего предел восходящему развитию Французской революции.
.3 Изменения в аграрном законодательстве 1794-1799 гг.
Термидорианский переворот обозначил начало нового этапа революции. Представители новой власти не были сторонниками радикализма в решении насущных проблем. Поэтому аграрное законодательство подверглось некоторым изменениям.
Изменениям подвергся закон 10 июня 1793 г., точнее, те его положения, которые резко расширяли возможности сельских общин вернуть захваченные у них земли, разрешали и поощряли раздел общинного земельного фонда. Формально закон 10 июня никогда не был отменен, но серией законодательных, административных и судебных актов действие указанных его положений, а отчасти и уже достигнутые на его основе результаты были резко ограничены. Во время якобинской диктатуры крестьяне широко использовали введенную законом процедуру арбитража, присваивая иногда целые фермы и имения, созданные в XVIII в. на бывших общинных и пустопорожних землях. Протесты старых собственников хлынули сразу же после падения якобинцев. Термидорианский Конвент и Директория отнеслись к ним с вниманием. 29 вантоза IV г. принудительный арбитраж был отменен. Декретом 7 брюмера III г. у коммун были отобраны леса, которыми они завладели согласно решениям арбитров. По закону 12 прериаля IV г. все собственники, пострадавшие от решений арбитров, получили право апелляции. 28 брюмера VII г. Конвент уже прямо предписал пересмотреть все арбитражные постановления. Требования о кассации хлынули потоком, и многие приговоры арбитров были отменены Кассационной палатой. Пересматривались и решения, вынесенные обычными судами (закон 19-20 жерминаля IX г. распространил на них положения закона 28 брюмера VII г.). Так была отнята у крестьян некоторая часть земель, отвоеванных ими у бывших сеньоров и буржуазии.
Особенно вызывающие споры были положения закона 10 июня, касавшиеся раздела общинных земель. Протесты против них были продиктованы различными хозяйственными интересами, но все они исходили от богатых. Закон 10 июня 1793 г., говорилось в петиции, посланной 27 плювиоза III г. из Авейрона, «кажется нам аморальным, он повлек за собой бесчисленные злоупотребления… руки, которые помогали богатому собственнику возделывать его поле, покинули его ради обработки полученных ничтожных долей… таким образом, имущество собственника останется необработанным, прекратится разведение овец…». Эта петиция явно отражала интересы здешних богатых скотоводов. И термидорианский Конвент, и собрания Директории не склонны были прислушаться к пожеланиям бедноты. Положения закона, относящиеся к разделу общинных земель, не были формально отменены, но фактически исполнение их стало невозможным. Принятое при Директории постановление 21 прериаля V г. приостановило все судебные процессы, связанные с разделом общинных земель, закрепив за владельцами участки, которые уже были в их руках. Закон 2 прериаля V г. запретил коммунам отчуждать или обменивать их земли; тем самым косвенно отменялось право на раздел, который мог рассматриваться как один из видов отчуждения. В конечном итоге старые разделы сохранили свою силу в тех случаях, когда коммуны сами от них не отказались. Но дальнейшая возможность для мелких крестьян получить парцеллу за счет общинного фонда (в местностях, где сохранялись пригодные для раздела угодья) была фактически ликвидирована.
Постепенно закрывался для крестьян, способных кое-что купить, доступ к землям национального фонда. До конца Директории порядок их отчуждения менялся три раза, в IV, V и VII гг. Эти перемены были не выгодны крестьянам. Всякие частные торги (а значит, и дробление земель) отпали; сама операция продажи стала проводиться не в центре дистрикта, а в департаментском центре; рассрочка платежей сократилась; в V г. последовало постановление, согласно которому половину цены полагалось платить звонкой монетой. Уже к этому году доля крестьян в торгах начала сильно падать, а после того как в VII г. была введена оплата купленной земли звонкой монетой в течение трех лет, крестьяне оказались почти полностью устраненными от торгов.
Изменению подверглось и проведенное до термидора радикальное преобразование дореволюционной системы поземельных повинностей, или рент, как они стали именоваться после отмены сеньориального строя. По букве дореволюционного права ренты вечно наследственных арендаторов не считались феодальными. Они не были отменены Конвентом, но должники получили право выкупать их. Теперь перед должниками открывалась перспектива, уплатив выкуп терявшими ценность ассигнатами, пополнить ряды мелких собственников-возделывателей, свободных от всяких обязательств по отношению к бывшим землевладельцам.
Не мог остаться без внимания и обострявший социальную напряженность закон о максимуме, так до конца и не решивший продовольственный вопрос. В декабре 1794 года он был отменен, но отмена максимума не спасала от голода, так как «Продолжали действовать причины, расшатывавшие устои экономической жизни…война, обесценивание бумажных денег».
Термидор дал сигнал к возобновлению попыток добиться пересмотра закона 17 июля 1793 г. о полной отмене феодальных повинностей. Конкретные предложения бывших собственников повинностей оставались те же, что и во II г., и будут упорно повторяться вплоть до 1830 г. - отделить в договоре об уступке земли за ренту символический ценз от основного платежа, отменив первый, но сохранив с правом выкупа второй.
Начиная с IV г. попытки пересмотреть закон следовали одна за другой, стремление отстоять частные интересы сочеталось в них с желанием поправить за счет крестьян государственные фи-нансы. 14 мессидора IV г. Директория предложила Совету пятисот заняться пересмотром законов 1792-1793 гг. Последовало предложение Ж.-Б. Трейара от 14 жерминаля V г., клонившееся к восстановлению рент, подтвержденных первоначальными титулами, т.е. к фактической отмене якобинского декрета. Проект не прошел. 4 термидора того же года родилось новое предложение - не отменить декрет, а истолковать в духе сохранения чисто поземельной части рент; оно было отослано в комиссию и там погребено. 11 прериаля VI г. последовала новая попытка добиться восстановления платежей, которые «ложное применение закона 17 июля 1793 г. отнесло к числу феодальных рент»; проект опять застрял в комиссии. Эти попытки продолжались и при Консульстве, Империи, наконец, в 1814-1815 гг., когда Реставрация принесла последнюю в истории Франции волну своеобразной сеньориальной реакции.
И все-таки пересмотреть или ограничительно истолковать знаменитый декрет якобинцев не удалось. Против него произносились речи, рождались проекты, но в каком-то звене законодательной машины эти проекты застревали и в итоге дело кончалось ничем. В Собраниях Директории, Консульства и Империи (даже в окружении вернувшихся Бурбонов) находилось достаточно трезвых голов, понимавших, что одно дело ущемить ту или иную группу крестьян, особенно бедноту, и совсем другое - посягнуть на кровный интерес всего крестьянства, на его только что завоеванную великими усилиями собственность. Революция глубочайшим образом укоренила антифеодальную традицию в психологии французского крестьянина.
Изменения в аграрном законодательстве 1794-1799 годов отражали намерения правительства сгладить тот радикализм, присутствовавший в якобинских декретах, так как он ущемлял интересы буржуазии, уже уставшей от революции и желавшей крепкой власти но не якобинской. Сельское население было в основном удовлетворено существующими законами. В крестьянах погас революционный дух после безвозмездного освобождения от всех феодальных повинностей. Крестьяне не желали возвращения старо порядка и восстановления королевской власти, с которой вернулись бы и привилегированные аристократы, но они не стремились к якобинской власти. состоятельных крестьян пугали слухи об аграрном законе, о желании неимущих учинить раздел земель, а к тому же еще они все (и малоимущие крестьяне в том числе) были католиками и хотели, чтобы священники по прежнему служили обедню, тогда как этих священников якобинские власти арестовывали и изгоняли, мешали им служить в церкви и даже закрывали последние. крестьянская масса отнюдь не была республиканской, но она не была и роялистской, а довольно таки индифферентной к форме правления, лишь бы не возвращался старый режим.
Заключение
В соответствии с поставленными задачами можно сделать следующие выводы. Положение крестьян до революции во французской деревне было достаточно тяжелым. Во французском сельском хозяйстве конца XVIII века все еще господствовали старые, полуфеодальные отношения. Феодальные повинности, порой доходившие до абсурда, плотно опутывали основного производителя-крестьянина, лишали его инициативы и стимула к увеличению сельскохозяйственного производства. Налоги, которые платило только третье сословие, также тяжелым бременем давили на крестьянское хозяйство.
Сложившееся положение накаляло обстановку и в конечном счете вывело значительную массу крестьян под знамена революции. Перед учредительным собранием в 1789 году стоял один из важнейших вопросов революции - аграрный, который требовал радикальных изменений во всех сферах жизни французского общества. Пойдя на некоторые уступки (все феодальные повинности, вытекавшие из личной зависимости крестьянина, отменялись безвозмездно, упразднялись серваж и мэнморт, отменялись церковная десятина и плата за требы, отменялись дворянское право охоты и рыбной ловли, право содержания голубятен и кроличьих садков, упразднялись сеньориальные суды), депутаты учредительного собрания не решились окончательно покончить с остатками феодальных отношений в деревне, тем самым откладывая это на потом и еще более обостряя ситуацию.
Почти все действия жирондистов в аграрном вопросе не вышли за рамки проектов, а то что было сделано (невозделанные земли цивильного листа и, в частности, Версальский парк должны были сдаваться в аренду на год участками от 2 до 4 арпанов, отмена выкупа феодальных прав, за исключением тех случаев, когда предъявлялись «первоначальные» документы, обуславливавшие передачу земли определенными повинностями) не могло снять большой доли остроты нехватки земли крестьянам.
Действия монтаньяров с первого заседания конвента 3 июня 1793 г. носили радикальный характер. Приняв акты об отмене феодальных повинностей, уравнительном разделе общинных земель, льготах в распродаже национальных имуществ, якобинцы пошли навстречу насущным нуждам различных слоев деревни - от собственнических верхов крестьянства до деревенской бедноты. Это способствовало укреплению их позиций в решающий момент упрочения у власти и борьбы с «федералистским» восстанием летом 1793 г.
Однако дальнейший ход революционных событий поставил перед якобинской властью чрезвычайно трудные, не разрешимые в рамках опоры на все крестьянство проблемы. Наибольшую последовательность якобинцы проявили в решении вопроса о ликвидации остатков сеньориального порядка. Несколькими ударами между июлем 1793 и маем 1794 г. революционное правительство разрубило гордиев узел. Всякая повинность, запятнанная малейшими следами феодализма, признавалась узурпацией и уничтожалась. Крестьянин-держатель, собственник под феодальными вывесками, окончательно превратился в свободного собственника своей земли. В результате якобинская власть посягнула на интересы не только бывших дворян, но и значительного слоя буржуазии старого типа. Все это отвечало стремлениям собственнического крестьянства, включая его верхние слои, и, очевидно, должно было обеспечить якобинцам его прочную поддержку.
Имущие слои крестьянства ни в коем случае не хотели возврата к феодальным порядкам и упорно противились попыткам урезать ликвидацию феодальных прав, встречая здесь полную поддержку революционной власти. Но они не хотели и продолжения революции. Отныне революционный потенциал богатых и зажиточных слоев крестьянства был окончательно исчерпан - они хотели спокойно реализовать завоеванное.
Как никогда остро вставал продовольственный вопрос. Удовлетворение, хотя бы частичное, пожеланий неимущих и малоимущих слоев крестьянства было невозможным без того или иного посягательства на интересы сельской и городской буржуазии.
В целом ряде вопросов якобинцы смогли пойти навстречу этим требованиям. Прежде всего - в продовольственном вопросе, где давление сельских низов совпадало с мощным потоком требований городских санкюлотов (система максимума, реквизиции, борьба со спекуляцией). Отчасти якобинцы поддержали и уравнительные пожелания деревень, которые в известной мере перекликались с их собственными устремлениями. Поддержали и в официальных речах и декларациях, и своими заботами о проведении в жизнь законов о разделе общинных земель и дроблении национальных имуществ.
Все это вело к дальнейшему углублению борьбы; внутренняя противо-речивость якобинской политики действовала в том же направлении. Уступки деревенским (и городским) низам - прежде всего максимум, ограничение свободы буржуазного накопления - встретили недовольство и сопротивление всей имущей и продающей части крестьянства. Она становилась силой не просто равнодушной, но прямо враждебной всей той системе революционного порядка управления, которая была установлена якобинцами. Лишь беднота, до поры до времени малоимущие середняки, неземледельческая часть крестьян могли составить в деревне массовую базу якобинского режима.
Однако уже к концу весны - началу лета 1794 г. эта опора ослабевала, расслаивалась. Якобинская власть не могла занять определенную позицию по отношению к шедшей в деревне сложной борьбе интересов. Она не поддержала решительно бедноту в ее борьбе за хлеб против крупных фермеров и богатых «пахарей». Не пошли монтаньяры и на сколько-нибудь радикальное удовлетворение на деле земельных притязаний бедноты. Все это порождало в среде бедноты настроения разочарования, равнодушия к судьбе революционного порядка управления. Ущемив средних крестьян политикой «нивелирования продовольствия», якобинцы в то же время не пошли в достаточной мере им навстречу в земельном вопросе. В итоге позиции якобинской диктатуры в сельской массе слабели, усиливалось влияние всех тех слоев деревни, которые были решительно настроены против якобинского режима.
После падения якобинской диктатуры аграрный вопрос не стоял больше так остро. Однако имели место безуспешные попытки отменить некоторые якобинские преобразования, касательно феодальных привилегий. Отмена максимума, рассматриваемая советскими учеными как реакционная мера, по сути являлась необходимой для развития рынка.
Происходившее до революции внедрение капиталистических отношений на основе крупной земельной собственности продолжалось в новых, созданных революцией условиях. Некоторые крупные землевладельцы из бывших дворян обратились к ведению собственного хозяйства, нанимая рабочих и используя передовые методы земледелия. Во время революции некоторые крупные фермы, располагавшиеся на бывших церковных или на эмигрантских землях, были раздроблены, поскольку это позволяли местные условия, при продаже национальных имуществ. Фермеры, бравшие до революции на откуп феодальные повинности или десятины, лишились этих источников дохода. Но в целом крупное фермерство в итоге революции укрепилось, прежде всего в главном районе его распространения - Парижском бассейне.
Одним из главных результатов Французской революции было расширение и укрепление крестьянской земельной собственности и хозяйства. Освободившийся от бремени сеньориального строя крестьянин стал основной фигурой сельскохозяйственного производства в большей части Франции. Наличие мощного мелкотоварного крестьянского сектора было одной из важнейших особенностей экономической эволюции и социальной структуры страны (оно наложило глубокую печать и на ее политическую историю).
Таким образом за время революции (1789-1799 годы) аграрное законодательство Франции изменилось до неузнаваемости. Были упразднены феодальные отношения, не имевшие возможности развиваться далее. Аграрные законы принимались в условиях социальной напряженности как в деревне так и в городе, поэтому правительства, не решавшиеся пойти на те или иные радикальные меры в решении насущных проблем, быстро лишались поддержки населения и в конечном счете власти. Новое аграрное законодательство Франции, хотя и формировалось в таких нестабильных условиях, решило основные проблемы крестьянства.
Список источников и литературы
1. Документы по истории Великой французской революции: В 2 Т.М., 1990. Т. 1.С. 79. Т. 2. С. 10, 13, 15-16, 23-25, 29, 36, 65, 70-71, 79-80, 86-87, 89, 92, 104, 109.
. Кислица Н.А. Французская буржуазная революция 1789-1794 гг. Практикум. М., 1968. C.174-175, 189-191.
. Кутон Ж. Избранные произведения 1793-1794 гг. М., 1957. С. 78-95.
. Марат. Ж.П. Избранные произведения. М., 1956. Т. 1-3.
. Робеспьер М. Избранные произведения. М., 1965.Т.1-3.
. Ру Жак. Речь о причинах несчастий Французской республики // Французский ежегодник. Статьи и материалы по истории Франции. М., 1961. С. 543-566.
. Сборник документов по истории нового времени: Буржуазные революции 17-18 вв. / Под ред. В.Г. Сироткина. М., 1990. С. 127, 129-130, 136-137, 238.
. Свобода, равенство, братство. Великая французская революция: документы, письма, воспоминания, речи, стихи. Л., 1989. С. 46, 32-37, 93-101.
. Адо А.В. Крестьянское движение во Франции во время Великой буржуазной революции конца XVIII в. М., 1971.
. Адо А.В. Крестьяне и Великая Французская революция. Крестьянские движения в 1789-94 гг. М., 1987.
. Адо А.В. Место французской революции в процессе перехода страны от феодализма к капитализму // Новая и новейшая история. 1989, №3. С. 29-41.
. Адо А.В. Французская буржуазная революция конца XVIII в. и ее современные критики // Новая и новейшая история. 1981, №3. С. 14-28.
. Актуальные проблемы изучения истории Великой французской революции. М., 1989.
. Алексеев-Попов В.С. Социальный кружок и его политические и социальные требования (1790-1791) // Из истории социально-политических идей. М., 1955. С. 21-30.
. Великая французская революция и современность. М., 1990.
. Гордон А.В. Классовая борьба и Конституция 24 июня 1793 г. // Французский ежегодник. 1963. М., 1964.
. Гордон А.В. Падение жирондистов. М., 1988.
. Гусейнов Э.Е. Жиронда в период Законодательного собрания // Буржуазия и Великая французская революция. М., 1989. С. 53-96.
. Жорес Ж. Социалистическая история Французской революции. Т. V. М., 1983.
. Захер Я.М. Бешеные, их деятельность и историческое значение // Французский ежегодник. 1964. М., 1965.
. Захер Я.М. Движение бешеных. М., 1961.
. Захер Я.М. Последний период деятельности Жака Ру // Французский ежегодник. Статьи и материалы по истории Франции М., 1959.
. История Франции. В 3 Т. Т. 2.М., 1973.
. Кареев Н.И. Великая Французская революция. Петроград. 1918.
. Карлейль Т. Французская революция. История. М., 1991.
. Кропоткин П.А. Великая Французская революция. М., 1991.
. Левандовский А.П. Дантон. М., 1969.
. Левандовский А.П. Робеспьер. М., 1997.
. Левандовский А.П. Сен-Жюст. М., 1982.
. Левандовский А.П. Сердце моего Марата. М., 1975.
. Лефевр Ж. Аграрный вопрос в эпоху террора (1793-1794). Л., 1936.
. Лосев С.А. Об экономическом аспекте якобинского террора // Проблемы истории и историографии зарубежного мира. Самара, 1994. С. 87-95.
. Люблинская А.Д. Французские крестьяне в XVI-XVIII вв. Л., 1979.
. Манфред А.З. Великая Французская революция. М., 1983.
. Манфред А.З. Марат. М., 1962.
. Манфред А.З. Три портрета Великой французской революции. М., 1989.
. Матьез А. Французская революция. Ростов-на-Дону, 1995.
. Молчанов Н.Н. Монтаньяры. М., 1989.
. Очерки истории Франции с древнейших времен до окончания первой мировой войны / Под ред. А.Д. Люблинской. Л., 1957.
. Поликарпова Е.В. Антифеодальное аграрное законодательство Великой французской революции. М., 1987.
. Ревуненков В.Г. Очерки по истории Великой Французской революции 1789-1799 гг. Л., 1989.
. Ревуненков В.Г. Парижская коммуна 1792-1794. Л., 1976.
. Ревуненков В.Г. Парижские санкюлоты эпохи Великой Французской революции. Л., 1971.0
. Собуль А. Из истории Великой буржуазной революции 1789-1794 годов и революции 1848 года во Франции. М., 1960.
. Собуль А. Первая республика. 1792-1804. М., 1974.
. Якобинство в исторических итогах Великой французской революции // Новая и новейшая история. 1996, №5. С. 12-22.