Константин Батюшков
Константин Батюшков
Д. Благой
Батюшков
Константин Николаевич (1787–1855) — поэт, непосредственный предшественник
Пушкина. Воспитывался в петербургских французских пансионах. Был связан тесными
дружескими отношениями с Н. И. Гнедичем, позднее с кн. Вяземским, Жуковским и
«арзамасцами» (см. «Арзамас»). Служил на военной и гражданской службе.
Участвовал в трех походах. В 1818 был прикомандирован к дипломатической миссии
в Италии, где вскоре заболел неизлечимой душевной болезнью. Несмотря на ряд
неудачных попыток к самоубийству, прожил еще около тридцати пяти лет, но для
литературы безвозвратно погиб с 1821.
Будучи
литературным учителем Пушкина Б.
является его предшественником и в социальном отношении. В его поэзии впервые
зазвучал в русской литературе, с тех пор до конца века не замолкавший в ней,
голос деклассирующегося представителя старинного, но обнищавшего дворянского
рода. «Не чиновен, не знатен, не богат», с горечью записывает о себе Б. в
дневнике. Непрерывное безденежье («ни гроша нет», «могу умереть с голоду»),
заклады и перезаклады, наконец продажа унаследованного имения, служебные
незадачи, связанные с органическим
неумением и нежеланием служить и, в особенности, прислуживаться («к службе
вовсе не гожусь») — накладывают решительный отпечаток на характер и лит-ую
деятельность Б. Из его писем возникает образ «старика в 22 года», «печального
странствователя», во всем разочарованного («умираю от какой-то ни к чему
непривязанности»), угнетаемого скукой, всюду, где бы он ни был — в «свете», в
деревне, в военных походах, в путешествиях — образ, который несколько позднее
находит свое художественное воплощение в «Евгении Онегине» Пушкина.
Наследственная предрасположенность к душевному заболеванию (и по материнской и
по отцовской линии), мысль о неизбежности которого издавна тяготила Б.,
особенно омрачает его психику.
Творчество
Б., признанного эпикурейца, представителя «легкой поэзии», эротической лирики,
славящей бездумное и беспечное наслаждение жизнью, ее удовольствиями, на первый
взгляд поражает резким несоответствием и личной и социальной судьбе его творца.
Но это несоответствие только кажущееся.
Основной
задачей, которую Б. стремился разрешить своим художественным творчеством, было
«образование» нового литературного яз.: «пламенное желание усовершенствования
языка нашего» сам Б. склонен был считать своей единственной заслугой. Борьба за
создание нового литературного яз., которая была начата еще Карамзиным и в которой Б. принимает самое оживленное
участие (острые сатиры на «славянороссов»), явилась выражением обозначившегося
к нач. XIX в. социального расслоения дворянства. Новый слой, обозначившийся в
дворянстве — деклассирующаяся дворянская интеллигенция, — по слову Пушкина,
«обломки униженных родов», «с имениями, уничтоженными бесконечными
раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристократии», несли в
себе потребность иной языковой культуры. Опрощению, демократизации быта
неизбежно соответствовала тенденция к опрощению, демократизации яз. В литературной
деятельности Б. это выступает с особенной наглядностью. Подобно тому как он
противопоставляет свой «шалаш простой», «убогую», «смиренную хижину» — «свету»
с его «дворцами», «мраморными крыльцами», «огромными палатами с высокими
столбами» (один из самых навязчивых мотивов его лирики, целиком подтверждаемый
эпистолярными признаниями), так отвлеченно приподнятому, условно-книжному,
пронизанному церковно-славянской стихией, «мандаринному, рабскому,
татарско-славянскому яз.» придворной поэзии XVIII в. противопоставляется им
требование «писать так, как говоришь», стремление к «ясности», «строгой
точности», «простоте» речи, к сближению литературного яз. с живым,
«простонародным» говором. Правда, в этом последнем направлении Б. делает лишь первые робкие шаги. До конца усвоить
русской литературе «слог простонародный» — живую разговорную речь — осмелился
только гений Пушкина. Б. еще не верит в способность «варварского», «жестокого»
русского яз. к самостоятельному развитию («и язык-то по себе плоховат,
грубенек, пахнет татарщиной. Что за Ы, что за Ш? что за Щ, ШИЙ, ЩИЙ, ПРИ, ТРЫ?
О, варвары!»), стремится сообщить ему лад и гармонию излюбленной им итальянской
речи, которую он уподобляет «арфе виртуоза», сравнивая русский яз. с «волынкой
или балалайкой». Однако практика Б. опережает его теорию. В своих «Опытах в
стихах и прозе», вышедших в двух томах в 1817 и заключающих почти все им
написанное, Б. дает высокие образцы русской стихотворной и прозаической речи —
оселок, на котором оттачивает свой стих и свою прозу Пушкин. Наряду с
изменением яз. мы сталкиваемся в поэзии Б. с одновременным изменением
поэтического жанра. Взамен «высокой», «торжественной», победно-звучащей оды —
основного жанра поэтов XVIII в. — на первом месте в творчестве Б. выступает
элегия — задушевное, подернутое грустью лирическое излияние чувств и мыслей
поэта. Б., почтенный современниками прозвищем «русского Тибулла», один из
первых вводит в нашу литературу и надолго утверждает в ней этот жанр. Изменению
жанра всегда соответствует смена признанных литературных авторитетов. Сближаясь
с Карамзиным и «сентименталистами» в общих стремлениях к «преобразованию» литературного
яз., в культивировании жанров так наз. «интимной лирики», Б., выросший и
воспитанный в традициях французского XVIII в., в то же время в основном
остается верен поэтике классицизма. Но вместо прежних «Пиндаров и Горациев»
поэтическими учителями Б. становятся римские элегики, итальянские поэты
Возрождения, в особенности Торквато Тассо
с его трагической биографией, в которой Б. усматривал полное сходство со
своей личной судьбой, и «певец любви» Петрарка , наконец глава французской
«легкой поэзии» («poésie fugitive») — Парни . Из творчества последнего
вливается в стихи Б. ярко-окрашенная эротическая струя. Однако значение эротических
мотивов в поэзии Б. несколько преувеличено. Беспримесной эротики мы у него
почти не встречаем. Большинство эротических стихов Б. проникнуто мыслью о
«тщете» славы, «крылатости» счастья, «губительности» времени, «беспрестанном
увядании чувств», замыкается красноречивым образом то пугающей, то радующей
смерти, но смерти, о которой поэт повидимому не забывает почти ни на минуту.
Мотив наслаждения вином и любовью выдвигается в качестве своего рода защитного
средства против неизбежной быстротечности всего сущего. С годами элегические
подземные воды в поэзии Б. все более и
более выбиваются наружу, завершая ее безысходно-мрачным «Изречением
Мельхиседека» (последнее стихотворение Б., написанное почти накануне безумия) —
этой поистине могильной плитой над всеми человеческими надеждами и усилиями.
Мало того, в «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» (1816) Б. дает своему
влечению к эротической лирике чисто-формальную мотивировку. Произведения
«легкой поэзии», по его мысли, в наибольшей степени, чем какой-либо другой род
поэтического творчества, требуют от поэта внимания к своей формальной стороне,
предельного формального чекана, «возможного совершенства, чистоты выражения,
стройности в слоге», следовательно являются и наилучшим орудием для
«образования» яз., чему, как сказано, Б. служил с таким рвением и с такой
осознанностью. И, действительно, именно в эротических стихах Б. удается
достигнуть своего наивысшего формального мастерства: «пластики»,
«скульптурности», столь восхищавшей Белинского («стих его часто не только слышим
уху, но видим глазу: хочется ощупать извивы и складки его мраморной
драпировки»), и в особенности неслыханного у нас дотоле благозвучия,
«итальянской гармонии» стиха, которые заставляли Пушкина сравнивать роль Б. с
ролью Петрарки и которые на самом деле составляют основной его вклад в историю
русской поэзии.
На
свои «опыты» в области прозы (критические статьи о поэзии, живописи, отрывки
описательного и философского характера) сам Б. склонен был смотреть с чисто
служебной точки зрения как на подготовительные упражнения к писанию стихов: «Я
хотел учиться писать и в прозе заготовлял воспоминания или материалы для
поэзии», «чтобы писать хорошо в стихах, надо много писать прозою». Тем не менее
проза Б. имеет, как было указано, и самостоятельную ценность. Особенно следует
отметить письма Б., которые сам он рассматривал в качестве совсем особого рода
словесного творчества («писать ничего не стану, кроме писем к друзьям: это мой
настоящий род. Насилу догадался»). Влияние «писем к друзьям» Б. на эпистолярную
прозу Пушкина едва ли подлежит сомнению.
Список литературы
I.
Лучшим изданием сочин. Б. является трехтомное со вступительной статьей Майкова
Л. и примечаниями Майкова Л. и Саитова В., СПБ., 1885—1887.
II.
Статья Майкова Л., вышедшая отдельной книгой, «Б., его жизнь и сочинения»,
СПБ., 1896 — представляет собой наиболее полное исследование его жизни и
творчества. О влиянии Б. на Пушкина: Майков Л., Пушкин о Б., «Пушкин», сб.
статей, 1899
Морозов
П., Пушкин и Б., сочин. Пушкина под ред. С. А. Венгерова, т. I, СПБ., 1907
Элиаш
Н., К вопросу о влиянии Б. на Пушкина, см. «Пушкин и его современники», вып.
XIX—XX, СПБ., 1914
Владиславлев
И. В., Русские писатели, изд., 4-е М. — Л., 1924
Гершензон
М. О., «Пушкин и Б.» — статьи о Пушкине, М., 1926.
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.sportedu.ru/