Использование слов иноязычного происхождения в произведениях Пушкина

Содержание

Введение 3

Глава I. Теоретические основы исследования 7

§1. «Вечный» вопрос о мере использования иноязычных слов 7

§2. Структурно-семантические особенности иноязычных слов 9

Глава II. А.С.Пушкин об иноязычных словах 22

§1. Творчество А.С.Пушкина, его влияние на русский язык 22

§2. Освоение иноязычных слов русским языком_ 31

§3. Способы ввода иноязычных слов в произведениях А.С.Пушкина 43

Заключение 53

Список использованной литературы_ 56

Введение

Вопрос об использовании в русском языке иностранных слов был впервые поставлен в печати в середине ХVIII века. Связан он был преимущественно с активным проникновением в язык образованной части общества многочисленных галлицизмов и германизмов.

Уже в 1759 г. известный русский писатель А.П.Сумароков коснулся этого вопроса в двух своих статьях («О коренных словах русского языка» и «О истреблении чужих слов из русского языка»). Критически отозвавшись об употреблении «чужих и некстати новосделанных слов», А.П.Сумароков настаивал на их изгнании из языка и замене соответствующими русскими аналогами. Впоследствии многие слова, с которыми боролся А.П.Сумароков, исчезли, не получив широкого распространения (эдиция, эдукация, антишамбера, нактиш и др.), другие же прочно укоренились в русском языке (суп, фрукты, сервиз, том и др.).

В конце XVIII - начале XIX в. полемика о целесообразности использования иноязычных заимствований велась между сторонниками А.С.Шишкова и Н.М.Карамзина. Если Н.М.Карамзин и его окружение допускали возможность и даже желательность употребления в разумных пределах иноязычной лексики, то А.С.Шишков и его приверженцы выступали с позиций крайнего пуризма. Борясь за изгнание из русского языка всех слов неславянского происхождения, независимо от степени их укоренения, последователи А.С. Шишкова шли значительно дальше даже А.П.Сумарокова, признававшего целесообразность заимствований из греческого языка. Полемика эта, однако, носила чисто литературный характер. Научные круги проявили к ней полное равнодушие, что хорошо видно из следующего примера. В начале XIX столетия некий господин, не назвавший имени, предложил Российской Академии пожертвование в 30 червонцев для награждения золотой медалью автора лучшего сочинения на тему «Имеет ли русский язык нужду, для обогащения своего, заимствовать и до какой степени, оборот речений из других языков, кроме своего корня?». Академия, однако, отклонила обсуждение предложенного вопроса, полагая очевидным, что «русский язык, по своему изобилию и свойству, не имеет нужду заимствовать оборотов и выражений из языков чужеземных».

По меткому замечанию В.Г.Белинского, подобная неприязнь ко всему новому в жизни и речи людей как нельзя более характерна для пуристов, которые возмущаются всяким иностранным словом, как ересью или расколом в ортодоксии родного языка. В.Г.Белинский был убежден, что «каждая эпоха... ознаменовывалась наплывом иностранных слов; наша, разумеется, не избегла его и это еще не скоро кончится: знакомство с новыми идеями, выработавшимися на чуждой нам почве, всегда будет приводить к нам и новые слова».

Взгляды В.Г.Белинского на иноязычную лексику в той или иной мере разделялись многими лингвистами XIX-нач.XX века (Р.Ф.Брандт, Я.К.Грот, Е.Ф.Карский, И.И.Огиенко и др.). Так, акад. Я.К.Грот отмечал: «Что касается слов иностранных в русском языке, то присутствие их неразрывно связано с самым ходом нашего образования, которое постоянно питалось плодами западной жизни... Число иноземных слов, вторгшихся и еще вторгающихся к нам вместе с новыми понятиями, изобретениями и учреждениями, заимствуемыми с запада, так велико, что изгнать их даже и в отдаленном будущем, едва ли удастся».

Многие идеи, высказанные языковедами прошлого относительно меры использования новых слов, остаются актуальными. В новых исторических условиях вновь возникает вопрос о том, в каких пределах допустимо использование иноязычной лексики. Так, А.А.Брагина, О.С.Мжельская и Е.И.Степанова, И.Фомин, Г.Н.Скляревская и др. полагают, что заимствование иноязычной лексики является одним из способов обозначения новых реалий и понятий, возникающих в условиях политических, экономических и культурных связей между народами.

Учитывая приведенные выше факты можно отметить, что вопросы внедрения иностранных слов в русский язык всегда широко обсуждались и были актуальными. Особенно эти вопросы актуальны в настоящее время, в период, когда расширяются международные связи, что обусловливает проникновение иностранных слов в русский язык.

Схожая ситуация наблюдалась и в то время, когда творил А.С.Пушкин. Так уж сложилось, что А.С.Пушкин писал свои произведения как раз в тот период, когда данные вопросы начали обсуждаться. Так как в настоящее время его речь, способы и приемы словообразования считаются без малого эталоном русского языка, то способы ввода иноязычных слов, их применение – очень интересный и актуальный вопрос и сейчас, когда в связи с изменением политической и экономической ситуации появляется множество иноязычных слов и мы не можем разобраться, какие из них следует использовать, а какие – нет, как вводить их в оборот так, чтобы не загромождать русский язык множеством ненужных словообразований.

Причиной выбора данной темы является тот факт, что анализ творчества А.С.Пушкина, его способов и методов словообразования может и должен помочь нам в современной ситуации решить проблемы чистоты языка, недопущения превращения языка в свалку, куда кидается все подряд – и нужное, и лишнее. Если мы сумеем оставить все необходимое, отсечь ненужное, развитие русского языка пойдет дальше, а не застопорится на существующем моменте.

Целью настоящей дипломной работы является анализ творчества А.С.Пушкина с точки зрения использования иноязычных слов.

Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:

1.   Проанализировать, как применяются иноязычные слова в русском языке;

2.   Рассмотреть творчество А.С.Пушкина с точки зрения использования иноязычных слов в нем;

3.   Проанализировать способы ввода иноязычных слов в произведения А.С.Пушкина;

4.   Проанализировать существующую ситуацию в русском языке с точки зрения возможности, целесообразности и безопасности для языка ввода новых иноязычных слов.

Научная новизна работы заключается в сопоставлении периодов творчества А.С.Пушкина и современного периода, связи ситуаций в лингвистике русского языка и в проблеме заполонения русского языка словами иноязычного выражения в то время и сейчас.

В работе проанализированы исследования как авторов XIX века, анализирующих ситуацию в русском языке, так и современных исследователей проблем русского языка.

В результате исследования определены основные методы и способы ввода слов иноязычного происхождения в тексты произведений А.С.Пушкина, анализ причин широкого использования иноязычной лексики и определение связи с настоящим временем.

Основным выводом дипломной работы стало утверждение о том, что на протяжении своего творчества А.С.Пушкин руководствовался следующими принципами в соотношении русских и французских языковых единиц:

• строгий отбор галлицизмов в зависимости от их согласования с лексико-семантической структурой русского языка;
• ограничение заимствований и замена их исконно русскими семантическими эквивалентами;
• использование иностранной лексики для предметов и понятий, не имеющих выражения в русском языке;
• употребление заимствований как средства стилизации и речевой характеристики героев.

Глава I. Теоретические основы исследования

§1. «Вечный» вопрос о мере использования иноязычных слов

В разные исторические периоды (общеславянский, восточнославянский, русский) в исконный русский язык проникали слова из других языков. Это было обусловлено тем, что русский народ вступал в эко­номические, культурные, политические связи с другими народами, отражал военные нападения, заключал воен­ные союзы и т.д. Одна из основных функций иноязычных слов – называния новых предметов, качеств, трудовых процессов, а также не знакомых ранее поня­тий, явлений и т. д. Поэтому древние тюркские, гре­ческие, готские, скандинавские и другие заимствова­ния  это – прежде всего наименования предметов обме­на, а в дальнейшем — и торговли, бытовых реалий и др. Эта функция характерна и для активно проникающих в древнерусский язык старославянизмов, которые служат для наименования ре­лигиозных понятий, литургических церемоний и церков­ных реалий. Однако в целом, по мнению исследова­телей, языковые заимствования в русской лексике со­ставляют сравнительно небольшой процент. Так, Ф. П. Фи­лин отмечает, что заимствований из старославянского языка не более 10%, а греко-латинских, западноевро­пейских и других в литературном языке около 14 %. Н. М. Шанский[1] считает, что общее число всей заим­ствованной лексики не превышает 10 %.

Существующие в настоящее время в русской лек­сике иноязычные слова пришли в нее в разное время из самых различных языков. В общей лексической системе языка лишь небольшая их часть выступает в качестве межстилевой общеупотребитель­ной лексики; подавляющее большинство их имеет сти­листически закрепленное употребление в книжной речи и характеризуется в связи с этим узкой сферой приме­нения (выступая как термины, профессионализмы, вар­варизмы, специфически книжные слова и т.д.).

Определяя то или иное слово как иноязычное, сле­дует отграничивать от заимствованных лексических единиц слова, возникшие на базе иноязычных уже в русском языке. Слова «ерунда», «га», «жоржик», «ямщик», «фляга» и т.п., хотя и возникли на базе иноязычных слов (ср. латинское слово «герундий», французское «гек­тар», французское «Жорж», тюркское «ям», польское «flaszka»), являются исконно русскими по своему возник­новению словами.

В своем подавляющем большинстве бытующие сей­час иноязычные слова были заимствованы вместе с вещью, явлением, понятием и т. д. («зонтик» — из гол­ландского языка, «диск» — из греческого, «вензель» — из польского, «бульвар» — из французского, «бокс» — из ан­глийского, «чалый» — из тюркского, «помпа» — из латинско­го, «квартет» — из итальянского, «штатив» — из немецкого и т.д.), однако немало их пришло в русский язык и в качестве новых обозначений того или иного факта, имевшего до этого исконно русское наименование (ср. «специфический», «вояж» — из французского языка, «денди» — из английского, «февраль» — из латинского и исконно русские «особенный», «путешествие», «щеголь», «лютый»).

Заимствования из одних языков являются в нашем языке единичными, слова из других образуют более или менее многочисленные группы. Довольно большое количество слов, в частно­сти, заимствовано русским языком из тюркских языков, греческого и латинского, польского, а также немецкого, французского и английского. Значительно меньшие группы составляют слова, пришедшие в русский язык из голландского и итальянского. Остальные языки дали русскому языку лишь отдельные слова: «борщ», «бондарь», «завзятый», «буханка», «буб­лик», «парубок» (из украинского языка); «робот», «полька», «краля» (из чешского); «чай», «каолин» (из китайского); «ковер», «шалаш», «хутор», «гуляш» (из венгерского); «какао», «эст­рада», «колибри», «сигара», «серенада», «томат», «гитара» (из испанского); «халва», «алгебра», «гарем», «нашатырь» (из араб­ского); «кимоно», «гейша» (из японского); «инжир», «сарай» (из персидского); «плис» (из шведского); «орангутанг», «какаду» (из малайского) и т. п.

Заимствуя то или иное слово, русский язык редко усваивал его в том виде, в каком оно бытовало в язы­ке-источнике. В процессе употребления большая часть слов, при­шедших из других языков (как правило, вместе с заимствованием тех или иных понятий, реалий и т.д.), упо­доблялась структуре заимствующего языка. Постепенно многие слова, ассимилированные русским языком, на­чинали входить в состав общеупотребительной лексики и переставали восприниматься как собственно иноязыч­ные. Так, в настоящее время слова «броня», «князь»; «мастер», «сахар», «свекла»; «артель», «богатырь», «чулок»; ситец и др. вос­принимаются как собственно русские, хотя были заим­ствованы: первые два — из готского языка, третье, чет­вертое и пятое — из древнегреческого, три следую­щих — из тюркских языков, последнее — из голланд­ского. Заимствование — закономерный путь развития любого языка, так как «ни один народ, носитель и тво­рец того или иного языка, не живет совершенно изоли­рованной, обособленной жизнью»[2].

§2. Структурно-семантические особенности иноязычных слов

Иноязычные слова подвергались в процессе их освое­ния разного рода изменениям (фонетическим, морфологическим, семантическим), подчи­нялись законам развития русского языка, его функцио­нально-стилистическим нормам. Различия в звуковом строе, грамматике, семантико-словообразовательных свойствах, существую­щие между русским языком и тем, откуда приходило слово, вели к тому, что чужое слово подвергалось постепенному процессу ассимиляции.

Ассимиляцией называется уподобление одного звука другому в артикуляционном и акцетическом отношениях, приспособление заимствованных слов в фонетическом, грамматическом, се­мантическом и графическом отношении к системе прини­мающего их языка.

В процессе ассимиляции иноязычные слова приспосабливаются к звуковой системе русского языка, подчиняются правилам русского словообразования и словоизменения, в той или иной степени утрачивая, таким образом, черты своего нерусского происхождения. Как отмечает А.Р. Ивлева[3], степень ассимиляции может быть различной и зависит от того, насколько давно произошло заимствование, произошло ли оно устным путем или через книгу, насколько употребительно слово и т. д.

Совершенно обязательна словообразовательная об­работка слова, состоящая в присоединении соответст­вующих аффиксов, в том случае, если заимствовался глагол или прилагательное. Слова, вроде немецкого «marschieren» и французского «naïf», становятся фактами русского языка, только получая характерные для рус­ских глаголов и прилагательных аффиксы  «-овать» и «-ный»: «маршировать», «наивный» и т.д.

При заимствовании существительных такого пере­оформления может и не быть (ср. французское «marche» и «марш», греческое «lyra» и «лира», латинское «norma» и «норма», английское «dandy» и «денди» и т. д.).

Конкретно при освоении иноязычного слова происхо­дит устранение в нем несвойственных русскому языку звуков и форм; звуки, составляющие его, подчиняются действующим в нашем языке звуковым законам, слово приобретает грамматические и словообразова­тельные свойства, характерные для того класса слов, куда оно входит, и вступает в новые семантические связи. Примеры преобразований такого рода приводит Шведова[4] – гласные звуки, не совпадающие с русскими (или не свойствен­ные им), передаются по-разному: сочетание гласных «еu», «au» или «ux» долгота «ее» — как «эв», «ав», «и» («эвкалипт» из гр. «eukalyptos», «автомобиль» из нем. «аutomobil», «митинг» из англ. «meeting» и т. д.). Русифицируются многие соглас­ные при освоении японских заимствований. Например, в XX в. в русскую лексику пришло слово «шимоза» («си-мосэ») — взрывчатое вещество. («Шимозой» называли также снаряд или гранату, начиненную этим вещест­вом.) Осовременено наименование рода борьбы при са­мозащите без оружия дзюдо (или «дзю-до») — первона­чальное название «джиу-джитсу» (яп. «дзю-дзюцу», восхо­дящее к китайским корням). Претерпели изменение согласные в слове «банзай» — «ура» (яп. «бандзай» — букв. десять тысяч лет), а также в слове «Чио-Чио-Сан» (яп. «Те-Те» — «бабочка», «мотылек» + «сан» — «госпожа», затем «Тьо-Тьо-Сан», наконец, бытующая ныне форма) и т. д. Немецкое слово «Losung» на русской почве начинает произноситься с твердым звуком «л» и в соответствии со звучанием с твердым согласным на конце становится словом мужского рода, теряет артикль и производный характер основы (суффикс «-ung» в нем у нас не чув­ствуется), входит впоследствии в синонимические от­ношения со словом призыв и т. д. Латинское слово «aquarium» коренным образом меняет свои словообра­зовательно-морфологические свойства, превращаясь в русском языке из производного прилагательного сред­него рода  в непроизводное существительное мужского рода аквариум, в котором не осознается ни корня, ни суффикса, ни окончания (ср. лат. «aqua» — вода), ни этимологического родства со словами «акварель», «ак­вамарин», «акведук». Французское слово «манто» («manteau») при заимство­вании теряет несвойственный русскому языку носовой звук и превращается в слово отсутствующего во фран­цузском языке среднего рода; греческое существитель­ное среднего рода в форме им. пад. мн. числа «seukla» испытывает метатезу («еu» > «uе») и становится формой им. пад. ед. числа существительного женского рода «свекла» («-а» из окончания им. пад. мн. числа становится окончанием им. пад. ед. числа) и т. д.

При ассимиляции также русифицируются суффиксы и окончания, изменяют­ся категории рода и числа иноязычных слов. Например: а) не свой­ственные русскому языку суффиксы заменяются более употребительными (иногда тоже иноязычными); ср. гр. «harmonikos» — «гармонический»,   «amorphous» — «аморфный», лат. «verticalis» — «вертикальный», «illustrare» — «иллюстри­ровать», фр. «reglementer» — «регламентировать», нем. «marschieren» — «маршировать», голл. «oester» — «устрица», «sits» — «ситец» и т. д.; б) изменяется род заимствованных имен существительных: нем. «die Karaffe», ж. р.— «графин», м. р.; «das Karnies», ср. р.— «карниз», м. p.; «die Schrift», ж. р.— «шрифт», м. р.; фр. «la methode», ж. р.— «метод», м. р.; гр. «systema», ср. р.— «система», ж. р.; лат. «aquarium», ср. р.— «аквариум», м. р. и т. д.; в) изменяется категория числа: так, слова, заимствованные в форме множественного числа, воспринимаются как формы единственного, и на­оборот: нем. «Klappen», мн. ч.— «клапан», ед. ч.; англ. «cakes», мн. ч.— «кекс», ед. ч.; исп. «silos», мн. ч.— «силос», ед. ч. и т. д. Наблюдаются изменения и первоначальных (искон­ных) значений слов; ср.: нем. «der Maler» — «живописец» и русск. «маляр» — «рабочий по окраске зданий, внутрен­них   помещений»;   фр.   hasarad — «случай»   и   русск. «азарт» — «увлечение, запальчивость, горячность»; тюркск. «tavar» — «скот, домашнее животное» (как объект обме­на) — русск.   «товар» — «все,   что  является   предметом торговли», соответственно — «tavar» + «is» (товар+ищ) — «компаньон в обмене скота» и русск. «товарищ» — 1) «друг, приятель»; 2) «член советского общества».

Нередко  семантические  изменения  тесно  связаны со структурно-грамматическими особенностями. В этом случае наблюдается изменение характера соотношения между родственными по происхождению словами. На­пример, между словами «консервы», «консерватор» и «кон­серватория» в русском языке нет никакой связи, тем бо­лее что они пришли разными путями из различных язы­ков: «консервы» из французского («conserve»), «консерватор» из латинского («conservator»), а «консерватория» из италь­янского («conservatorio»). Однако все три слова восходят к латинскому глаголу «conserve» — сохраняю, оберегаю (от лат. «conservare» — сохранять). В процессе освоения промежуточные однокоренные образования, ха­рактерные для данных слов в тех языках, из которых они пришли, в русском языке были утрачены. Заим­ствованным оказался только один член ряда, и семан­тическая  связь между родственными  образованиями, существовавшая в родном языке, оборвалась, т. е. про­изошла так называемая «деэтимологизация». Так же нарушена была семантическая и словообразовательная связь между родственными по происхождению словами «роман», «романский» и «романс» (фр.), «аквариум» и «акварель», (лат.), «гонор» и «гонорар» (лат.), «гимнастика» и «гимназия» (гр.), «тральщик» и «траулер» (англ.), «канцлер» и «канцеля­рия» (нем.)  и др.

Изменение значения заимствованных слов бывает обусловлено и тем, что в русском языке укореняются не все значения слова, свойственные ему в родном язы­ке. Например, произошло сужение таких многозначных в английском языке слов, как «бизнес»; ср.: «business» — 1) «занятие», «дело», «профессия»; 2) «торговое предприя­тие»; «фирма»; 3) «выгодная сделка»; «спорт»; ср.: «sport» — 1) «развлечение, шутка»; 2) «болельщик»; 3) «щеголь». У первого в русском языке утвердилось третье значе­ние, у второго — первое, но с семантическим уточнением и дополнением.

Но не все заимствованные слова подвергаются пол­ному грамматическому переоформлению и переосмысле­нию. Есть немало примеров использования иноязычных слов с частичным изменением (ср.: «денди», «леди» — англ. «dandy», «lady») или совсем без изменения (ср.: «скетч» — англ. «sketch»; «фольварк», «франт» — польск. «folwark» от ста­рого «forwak», «frant»; «форма», «формула» — лат. «forma», «for­mula»).

Конечно, не всегда русификация какого-либо ино­язычного слова проводится последовательно, до конца. Некоторые из заимствованных слов живут в русском языке с некоторыми свойствами, ему чуждыми. К ним можно отнести: из фонетических — произношение твер­дых звуков «д», «т» и других перед «е» (ср. «ателье», «модель», «шоссе», «мер» и т. п.), из морфологических — свойство не склоняться  (ср. «пальто», «бюро», «какаду», «досье» и т. д.).

Помимо целостных номинативных единиц неисконно­го происхождения в русском языке существует некоторое количество, как правило, малопродуктивных, заимство­ванных словообразовательных морфем (например, суф­фиксы «-изм», «-ист», «-аж», «-ер», «-ация» и т. п., приставки «а-», «анти-», «ре-», «де-», «архи-» и пр.). Они изучаются, как и исконно русские словообразовательные элементы, в морфологии. Следует отметить, что сло­вообразовательные аффиксы, как таковые, не заимст­вуются. Перенимаются слова, содержащие эти морфе­мы. Выделение того или иного словообразовательного элемента происходит уже потом, когда образуется хотя бы небольшая группа одноструктурных слов, пришед­ших в русский язык вместе с родственными словами (ср. суффикс «-аж» в словах «массаж», «пилотаж», «тоннаж» и т. п., бытующих у нас рядом со словами «массировать», «пилот», «тонна» и пр.).

При изучении вопроса об иноязычной лексике всегда надо помнить, что развитие каждого языка носит само­бытный и самостоятельный характер.

В составе заимствованной лексики можно выделить, с одной стороны, слова, использование которых не обя­зательно, так как их вполне можно заменить русскими словами, а с другой — слова, использование которых целесообразно.

Из заимствованных слов остаются в языке те, кото­рые обозначают понятия и явления, жизненно важные для народа, представляющие общественную ценность. При этом сохраняются слова, обозначающие какое-либо понятие, явление, вещь, какой-либо оттенок смысла, эмоциональный оттенок, для которых в русском языке нет особого наименования, или русское слово, обозна­чающее что-либо из перечисленного, имеет иное рас­пространение и применение, сложившееся в речевой практике общества.

Иноязычные слова, использование которых целесооб­разно, остаются в нашем языке, как правило, на продол­жительное время, а то и навсегда, органически сливаясь со структурой современного русского литературного языка.

 Всякий язык активно относится к вновь входящим в его состав элементам: он либо усваивает  чужие слова без всякого из­менения (за исключением окончаний, которые в первую очередь подвергаются ассимиляции), на­пример, «библия», «икона», «генерал», «солдат», «протест», «про­гресс», либо переделывает их по-своему, например «цер­ковь», «налой», «кадило», «просвира», либо пере­водит слово и употребляет его по иноязыч­ному образу (калькирование): «бла­гословлять», «провидение», «победоносный», «землеописание», «любомудрие», «влияние», «трогательный», «последователь­ность», «целесообразность».

Однако, когда, как уже было сказано выше, в процессе ассимиляции заимствованные слова входят в грамматическую систему русского языка, изменяясь также и семантически, это приводит к утрате этимологических связей с родственными корнями языка-источника. В результате деэтимологизации значения иноязычных слов становятся немотивированными.

Как известно, не все заимствования ассимилированы русским языком в равной мере: различие между явно нерусскими по происхожде­нию словами и словами,  которые не обнаруживают своего иностранного происхождения, объясняется и време­нем их заимствования, и сферой их употребления. Дав­ние заимствования общенародного характера в ряде случаев настолько прочно вошли в плоть и кровь рус­ского языка, что стали принадлежностью его основного лексического фонда (ср. слова «тетрадь», «свекла» — из гре­ческого языка; «билет», «суп» — из французского языка; «карман», «деньги» — из тюркских и т. д.), иные же сохраняют отдельные черты языка-оригинала. Этот случай частичной ассимиляции можно наглядно рассмотреть на примере нефо­нетических чередований нерегулярного характера з/т, з/ст, зм/ст, с/т. В словах современного русского языка встречаются че­редования, которые не объясняются ни действующими фонетическими законами, ни историческими процессами, действовавшими в более ранние эпохи развития русского языка. Это в основном терминологическая лексика, которая может употреб­ляться одновременно в разных терминологических системах: «прогноз» – «прогностика», «прогностический»; «афоризм» – «афористический», «сарказм» – «саркастический», «хиазм» – «хиастический»; «демос» – «де­мотический», «ересь» – «еретик», «еретический». Поскольку эти слова являются по происхождению греческими, то объяснение следует искать в языке-источнике.

Как отмечает профессор Н.В.Юшманов[5], звуковые различия з/т, з/ст, зм/ст, с/т наблюдались в греческом языке при образовании прилагательных («analysis» – «analytikos»; «krisis» – «kritikos», «metastasis» – «metastatikos», «narcosis» – «narkotikos») – в русском языке эти прилагательные переоформлены с помощью суффиксов «–ичн-», «-ическ-» («аналитический», «критический», «метастатический», «наркотический»). От некоторых греческих существительных с основой на «-з», «-с» в русском языке создаются прилагательные, аналогичные греческим, только без участия чередований в корне: «апокалиптический» – «апокалипсический», «эллиптический» – «эллипсический». Нерегулярные чередования з/т, з/ст, зм/ст, с/т, типичные для греческого языка, представлены в зна­чительном числе примеров в терминологической лексике совре­менного русского языка. Однако намечается тенденция вытесне­ния иностранных слов с рассматриваемыми чередованиями под влиянием процесса «выравнивания» основ.

Недавние заимствования узкой сферы применения в ряде случаев удерживают в своем составе даже не­которые чуждые русскому языку фонетические и мор­фологические свойства (ср. «пенсне», «денди», «интервью», «модель», «репертуар», «кенгуру», «нокаут», «жюри» и т. д.).

Естественно, что иноязычность вторых ясна любому носителю русского литературного языка, в то время как неисконное происхождение первых становится из­вестным только после специальных этимологических разысканий.

Устанавливая, из какого конкретно языка идет за­имствование того или иного слова, т. е. откуда оно поступает в русский язык, необходимо четко разграни­чивать этимологический состав слова и его возникно­вение как слова в том или ином языке, а также учитывать, является ли оно коренным переоформлением в данном языке какого-либо иноязычного слова, или этот язык выступает лишь как язык-пере­датчик.

Нельзя, например, слово «велосипед», основываясь на том, что оно состоит из латинских корней «velox» («быстрый») и «pedes» («ноги»), считать латинским, так как оно возникло во французском языке. Неверно будет слова «гранит», «гранат» и «граната» (имея в виду их ко­рень латинского происхождения «granum» — «зерно») счи­тать все латинскими словами. Тогда как слово «гранат» действительно является латинским словом (ср. «granatum» — «зернистое яблоко»), слова «гранит» и «граната» яв­ляются соответственно: первое — итальянским, второе — немецким.

Вряд ли будет правильным считать слова «гвалт», «фортель», «рынок», «герб» немецкими заимствованиями: в русском языке это полонизмы, так как и значения этих слов, и их звучание коренным образом отличаются от тех немецких слов, которые были заимствованы  польским языком  (ср. «Gewalt», «Vorteil», «Ring», «Erbe»).

Выше отмечались уже трудности при определении источника заимствования того или иного иноязычного слова. Следует особо обратить внимание на необходи­мость осторожного использования (при установлении, откуда слово пришло в русский язык) указываемых в пособиях примет. Во-первых, в ряде случаев имею­щиеся там приметы одинаково могут характеризовать слова целого ряда языков. Например, в некоторых учебниках начальный звук э указывается как харак­терная примета слов из греческого языка. Но этим звуком могут начинаться также и слова из латинского («эгоизм», «элемент», «эра»), из древнееврейского («эдем»), из французского («экипаж», «эссеист», «экран», «эшелон»), из английского («эль»), из немецкого («эндшпиль», «эльф»), из испанского («эмбарго», «эскадрон») и из арабского («эмир») языков.

Во-вторых, в ряде случаев даются такие приметы словообразовательно-морфологического характера, кото­рые могут быть выделены в подавляющем большинстве слов этого типа только при знании соответствующего языка. Поэтому в практических целях после пред­варительного  определения   происхождения   анализируемого слова по приметам следует прибегать к помощи словарей (как словарей иностранных слов, так и тол­ковых, и этимологических).

В подавляющем большинстве иноязычные слова того или иного грамматического класса являются сло­вами той же самой грамматической категории и в рус­ском. Однако в некоторых случаях такого соответствия не наблюдается: слово, являющееся в русском языке именем существительным, генетически может вос­ходить не только к слову иной части речи, но и к це­лому словосочетанию или какой-либо форме слова: «рояль» — франц. «royal» («королевский»); «кандидат» — лат. «candidatus» («одетый в белое»); «омнибус» — лат. «omnibus» («всем»); «кворум» — лат. «quorum» («которых») из «quorum praesentia sufficit» («присутствие которых достаточно»); «кредо» — лат. «credo» («верую»); «ноктюрн» — франц. «nocturne» («ночной»); «проформа» — лат. «pro forma» («для формы»); «республика» — лат. «res publica» («общественное дело») и т. п.

Процесс обмена словами между народами приобре­тает иногда своеобразные формы. Есть факты, свиде­тельствующие о том, что слова, заимствованные из одного языка в другой, возвращаются в язык-источник преобразованными в соответствии со своеобразием заимствовавшего их языка. Немецкое «Pistole» — от чешского «pistal» (ср. фр. «pistolet»). Это слово возвращается в сла­вянские языки (русск. «пистолет», чешск. «pistole»), преобра­женное под влиянием германских и романских язы­ков. Русский «карп» — «германизм», но, как полагает  А.И. Соболевский[6],  герм. «karpo» заимствовано в свою очередь из славянских языков: ср. древнерусск. «коропъ», «карп», польск. «krop», сербск. «крап».

Некоторые слова кочуют из языка в язык, каждый раз принимая новое обличье в соответствии с особен­ностями того или иного языка. Появившись в Европе в XVI в., кар­тофель, вывезенный из Южной Америки, получил в итальянском языке название «tartufalo» (по сходству клуб­ней картофеля с «трюфелями»). Из итальянского «tartufalo» переходит в немецкий язык сначала в виде «Tartuffel», потом «Kartoffel», откуда прони­кает в XVIII в. в русский язык.

Среди заимствований есть и не освоенные русским языком слова, которые резко выделяются на фоне русской лексики. Особое место среди таких заимствований занимают экзотизмы – слова, которые характеризуют специфические особенности жизни разных народов и употребляются при описании нерусской действительности. Так, при изображении быта народов Кавказа используются слова «аул», «сакля», «джигит», «арба» и др. Они, как правило, поначалу бывают мало известны носителям того языка, в кото­ром употребляются. К ним относятся, например, наиме­нования:    государственных    учреждений — «бундестаг» (нем.), «меджлис» (тур.), «риксдаг» (шв.), «хурал» (монг.) и т. д.; должностей, званий, рода занятий, положения людей — «бонза», «гейша», «самурай», «микадо» (яп.), «клерк», «констебль» (англ.), «ксендз» (польск.), «консьерж(-ка)», «кю­ре» (фр.), «лама» (тиб.), янычары (тур.) и др.; селений, жилищ — аул    (кавк.),   вигвам    (индейск.),   «кишлак» (среднеаз.), «сакля» (кавк.), «юрта» (южносиб.), «яранга» (чук.) и под.; видов одежды — «бешмет» (кавк.), «кимо­но»  (яп.), «сари»  (индийск.), «паранджа»  (аз.), «кухлянка» (чук.) и др.; кушаний,  напитков — «бешбармак», «плов», «чал»   (среднеаз.);   «мацони»,   «лаваш»,   «сулугуни»   (кавк.) и т. д.; денежных знаков, монет — «доллар» (амер.), «гуль­ден» (голл.), «йена» (яп.), «пфенниг», «марка» (нем.), «лира» (ит.), «франк» (фр., бельг.), «юань» (кит.) и др. Экзотизмы не имеют русских синонимов поэтому обращение к ним при описании национальной специфики продиктовано необходимостью.

В другую группу выделяются варваризмы, т.е. перенесенные на русскую почву иностранные слова, употребление которых носит индивидуальный характер. В отличие от других лексических заимствований варваризмы не зафиксированы словарями иностранных слов, а тем более словарями русского языка. Варваризмы не освоены языком, хотя со временем могут в нем закрепиться. Таким образом, практически все заимствования, прежде чем войти в постоянный состав лексики, какое-то время были варваризмами. Например, В. Маяковский употребил как варваризм слово «кемп» («Я лежу,- палатка в кемпе»), позднее достоянием русского языка стало заимствование «кемпинг».

К варваризмам примыкают иноязычные вкрапления в русскую лексику: «о'кей», «мерси», «happy end», «pater familias». Многие из них сохраняют нерусское написание, они популярны не только в нашем, но и в других языках. Кроме того, употребление некоторых из них имеет давнюю традицию, например, «alma mater».

Для них не характерно четкое национально-территориальное за­крепление. Они могут быть или переданы средствами заимствующего языка, или употреблены без перевода. Причем их первоначальная языковая закрепленность стирается, т. е. она легко восстанавливается этимологи­чески, но не является различительным признаком толь­ко той лексической системы, в которой они исконно употреблялись, например «денди», «мадам», «синьор», «сэр», «хобби» и др.

Таким образом, процесс освоения иноязычных слов русским языком обогащает наш родной язык, делает его еще более емким, выразительным и развитым. Это не только восприятие слов из других языков, а их творческое освоение на всех уровнях языковой сис­темы, формальное   и   семантическое преобразование в соответствии с самобытными, исконными особенностя­ми русского языка и высокой степенью его развития.

Глава II. А.С.Пушкин об иноязычных словах

§1. Творчество А.С.Пушкина, его влияние на русский язык

Художественно-эстетическое наследие гения русской поэзии, основоположника национальной реалистической литературы, реформатора русского поэтического языка Александра Сергеевича Пушкина (1799 — 1837) составило важный этап в истории куль­туры нашей страны, оказало глубокое влияние не только на современников, но и на последующие поколения. «Пушкин, — по справедливой оценке В. Г. Белинского, — принадлежит к вечно живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим развиваться в сознании общества. Каждая эпоха произносит о них свое суждение, и как бы ни верно поняла она их, но всегда оставит следующей за нею эпохе сказать что-нибудь новое и более верное, и ни одна и никогда не выскажет всего...»[7].

Я считаю, что творчество А.С.Пушкина глубоко диалектично. Как мыслитель, питавший особый интерес к философии истории, он горячо откликался на жгучие проблемы современности, исследовал коренные, вечные проблемы бытия, мотивы человеческих поступков, сущ­ность индивидуальных характеров и народных судеб. Эстети­ческая концепция великого русского поэта широка и фундамен­тальна.

Глубокое проникновение в историю русской культуры, рус­ское народное творчество дало возможность А.С.Пушкину поставить вопрос о национальной специфике и народности литературы и искусства. Он не только обобщил эстетическое наследие своих предшественников — М.В.Ломоносова, А.Н.Радищева, Н.М.Карамзина, В.А.Жуков­ского, декабристов, — но и поднялся на качественно новый уро­вень, став основоположником нового реалистического метода в русском художественном творчестве и эстетической теории. Однако великий поэт не замыкался в рамках национальной культурной традиции.

Опираясь на материалистические традиции античной фило­софии (Эпикур, Лукреций Кар), блестяще владея западноевро­пейской эстетической культурой (Франсуа-Мари Аруэ Де Вольтер, Жан Жак Руссо, Дени Дидро, Шарль Луи Монтескье, Уильям Шекспир, Жан Расин, Пьер Корнель и другие), А.С.Пушкин и как ху­дожник и как теоретик решал проблему художественной преемственности на уровне высших достижений мирового искусства. Это обусловливало подлинное новаторство его эстетической концепции, вело к созданию самобытной русской традиции.

Прежде чем проложить новую дорогу в творчестве и теории, А.С.Пушкину, по словам А. В. Луначарского, пришлось «произвести свой эстетический суд над многим»[8].

Активное участие А.С.Пушкина в литературной борьбе эпохи способствовало четкому выявлению его эстетических позиций. Не ограничиваясь художественным творчеством, поэт уже в 20-е годы пишет ряд специальных статей, в которых вопросы ху­дожественно-эстетические пытается решать с философских, миро­воззренческих позиций.

Критикуя эстетическую систему классицизма как устаревшую, высмеивая сентименталистов, которые «никогда не скажут друж­ба, не прибавляя: сие священное чувство, коего благородный пламень»[9] (что не мешало ему высоко ценить наследие Н.М.Карам­зина), А.С.Пушкин основное внимание сосредоточивает на анализе содержания художественного произведения. Он в высшей сте­пени негативно оценивает формальную критику, занятую, по его мнению, лишь исследованием слога, определением жанра произведения, его принадлежности к той или иной эстетической «системе». Точность и краткость — вот, по А.С.Пушкину, главные критерии оценки художественной прозы, которая «требует мы­слей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат»[10].

Отдав значительную дань романтическому движению («Рус­лан и Людмила», «Цыгане», «Бахчисарайский фонтан», «Кав­казский пленник»), А.С.Пушкин в основном разделял эстетические воззрения декабристов, вступая, однако, с ними в полемику по ряду важных вопросов. Ломая старые каноны, он и в теории шел значительно дальше декабристов по пути к реализму. Глу­бина, диалектическая сложность в постановке и решении проб­лем творчества, отстаивание правды жизни в искусстве, нацио­нального характера русской культуры, ее народности — все это отличает эстетические воззрения поэта. Важно само направ­ление пушкинской критики декабристов, конкретно-исторический подход к оценке их эстетических позиций. Для него неприемлем субъективизм их творческого метода и суждений об искусстве.

Анализируя «Думы» Рылеева, Пушкин отмечает, что в них нет отражения живой истории России, что «все они на один по­крой, составлены из общих мест... Национального, русского нет в них ничего, кроме имени (исключаю «Ивана Сусанина»)[11].

Не соглашаясь с А. Бестужевым, защищавшим «теорию круговорота» в истории культуры, где методично «век гения» сменяется «веком упадка», Пушкин подчеркивает «своевольность» его взгляда, далекого от живого процесса развития литера­туры, который никак нельзя втиснуть в прокрустово ложе. Конкретная история жизни народа — ключ к разгадке тайны его культуры. Эта мысль станет лейтмотивом теоретических работ А.С.Пушкина, а проблема народности в литературе и искусстве — одной из ведущих в его наследии. К ней он обращается неодно­кратно, начиная с заметок «О народности в литературе», явив­шихся ответом на споры в критике 20-х годов (статьи В. Кюхель­бекера и А. Бестужева в «Мнемозине» и «Полярной звезде»). А.С.Пушкин подчеркивает, что народность не есть нечто внешнее по отношению к литературе и не ограничивается выбором пред­метов из отечественной истории; литература должна отражать образ жизни народа, всю совокупность материальных условий и духовных особенностей его существования. Об этом он писал в письме к К.Ф.Рылееву в мае 1825 года: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привы­чек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу»[12].

Обстоятельства жизни народа, духовная атмосфера общества и порождают, по А.С.Пушкину, национальные характеры, которые становятся центром художественного изображения. В «Россиаде» М.М.Хераскова, несмотря на ее громкое название, нет ничего народ­ного, а в скромных баснях И.А.Крылова глубоко показаны нравы и дух русского человека, пульс народной жизни, особенности национального характера: «какое-то веселое лукавство ума, на­смешливость и живописный способ выражаться»[13].

Раскрытие объективных основ народного характера прокладывает путь к подлинной художественности, многогранному постижению человека. В «Письме к издателю «Московского вестника» А.С.Пушкин, разъясняя образ Пимена («Борис Годунов»), писал: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое... совершенное отсутствие суетности, пристрастия...»[14]. Пушкин подчеркивает, что если бы он вздумал изобразить характер князя Курбского, то он резко бы отличался от характера смиренного Инока. Он отвергает чрезмерную субъективность, односторон­ность личных пристрастий, свойственные романтической поэзии, индивидуалистической по своему духу. Пушкинской концепции глубокого, объективного проникновения в события и характеры не отвечали ни ригористические строгости классицизма (хотя он и искренне восхищался Жаном Расином и Ж.Б.Мольером), ни слащавости сентиментализма, ни односторонности романтизма (не щадит он даже и Д.Г.Байрона, представившего в созданных им характерах «призрак себя самого»). Для А.С.Пушкина очевидна неисторич­ность этих эстетических систем. Критикуя индивидуализм, он пытается построить свою концепцию «истинного романтизма», реальным воплощением которого считает «Бориса Годунова» С этой целью он все чаще обращается к Уильяму Шекспиру, к анализу его художественного метода. Пушкин ценил творчество великого английского драматурга за историческую правду, а не за внеш­нее правдоподобие. Смелость формы, способность объять могу­чей творческой мыслью целый мир, вольная, широкая кисть, а главное — глубокое и всестороннее раскрытие человеческих характеров — все это пленило русского поэта.

«Лица, созданные Шекспиром,— писал Пушкин,— не суть, как у Мольера, типы такой-то страсти, такого-то порыва, но существа живые, исполненные многих страстей, многих пороков, обстоятельства развивают перед зрителем их разнообразные и многосторонние характеры»[15].

Народность и правда жизни в литературе неотделимы друг от друга. Эта мысль многократно варьируется А.С.Пушкиным. Так, в статье «О народной драме и драме «Марфа Посадница» (одной из самых важных в философско-эстетическом плане) А.С.Пушкин, развивая понятие народности литературы (народное как само­бытно национальное, но народ — это уже и народные массы, народ — обобщенное понятие), связывает его с правдивым изо­бражением жизни, видит сущность драмы в выявлении «истины страстей, правдоподобия чувствований в предполагаемых об­стоятельствах», в воскрешении (если речь идет о прошлом) «минувшего века во всей его истине»[16].

Народность искусства трактуется А.С.Пушкиным как правдивое раскрытие судеб народа, духа и содержания народной жизни. «Что развивается в трагедии, какая цель ее?» — задается он вопросом. И отвечает: «Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная»[17].

Углубленному решению А.С.Пушкиным проблемы народности способствовал его неизменный интерес к русской истории. Он изучает петровское время, историю народных восстаний С.Ра­зина и Е.Пугачева, пытается осмыслить роль народа в истории, глубоко ему сочувствует. Так, он записывает в «Дневнике» 17 марта 1834 года: «Много говорят о бале, который должно дать Дворянство по случаю совершеннолетия государя наслед­ника... Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий с голода»[18]. Оценка исторических событий, госу­дарственных деятелей с точки зрения народа — неотъемлемая черта подлинного искусства, по А.С.Пушкину.

В понимании проблемы народности и реализма великий русский поэт явился прямым предшественником В.Г.Белинского. Концепция реалистического творчества углубляется А.С.Пушкиным в 30-е годы, что находит отражение в его творчестве, в частно­сти в прозе. Пушкинская проза и по тематике, и в выборе героя («Станционный смотритель», «История села «Горюхина», «Гро­бовщик» и др.), и в отношении автора к изображаемым событиям развивала реализм в русской литературе, сближая искусство с жизнью, отражая новые ее пласты. Новаторство А.С.Пушкина не находило, однако, поддержки, его не понимали, говорили о па­дении его таланта, нарушении эстетических правил, отступле­нии от канонов прекрасного. В полемике с консервативными и реакционными критиками (А. Т. Каченовский, Ф. В. Булгарин, А. Н. Орлов, М. Е. Лобанов, Н. В. Кукольник и другие), судившими поэта с позиций «изящного», А.С.Пушкин вырабатывает четкие критерии оценки художественного творчества, которое должно раскрывать прежде всего историческую правду, «нравы целого народа, целые эпохи, изящные или грубые, разврат­ные или набожные, кровавые или героические...»[19].

В борьбе за демократизацию литературы, формирование общественного мнения (развитию вкусов и взглядов широкой публики Пушкин придавал исключительное значение), утверж­дение реалистических принципов в эстетике большую роль сыг­рал журнал «Современник», основанный А. С. Пушкиным в 1836 году.

Как в статьях самого А.С.Пушкина («Александр Радищев», «Российская Академия», «Французская Академия», «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности как иностранной, так и отечественной», «Вольтер», «О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая» и Др.), так и в появившихся впервые в «Современнике» произведениях Н.В.Гоголя, А.В.Кольцова и других художников-новаторов был намечен дальнейший путь развития русской литературы и эстетической мысли.

Наряду с вопросами народности и реализма одной из важнейших проблем эстетики А.С.Пушкина была проблема общественного назначения искусства и роли поэта. Этот вопрос постоян­но был в центре внимания русской общественной мысли. Его ставили и М.В.Ломоносов, и А.Н.Радищев, и декабристы. Опираясь на их суждения, А.С.Пушкин идет значительно дальше в разработке этой проблемы.

Своеобразие пушкинской постановки вопроса заключается в том, что проблему общественного назначения искусства он решал одновременно и как проблему творчества, подчеркивая долг художника перед обществом и в то же время необходимость личной свободы писателя.

Высказанные А.С.Пушкиным на первый взгляд прямо противоположные суждения о назначении искусства явились не столько результатом его отступления от прежних позиций, сколько страстным отстаиванием свободы творчества в условиях николаевской реакции. Утверждение индивидуальной свободы, неза­висимости от «толпы» было активной формой самозащиты поэта от существующего строя и официальной идеологии, которую его принуждали пропагандировать.

Вопрос о свободе творчества ставится А.С.Пушкиным необы­чайно широко — и как проблема социальная, конкретно-исто­рическая, с одной стороны, и как проблема психологически-индивидуальная — с другой, связанная со спецификой таланта, с природой гения, «тайн творчества» («Моцарт и Сальери», «Евгений Онегин» и др.).

А.С.Пушкин детально рассматривает отношения художника к действительности, анализирует процесс поэтического вдохно­вения, давая, по существу, материалистическую трактовку при­роды творчества, основанного на сознательном отношении к действительности.

«Вдохновение,— писал он,— есть расположение души к жи­вейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно, и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии»[20].

А.С.Пушкин   сближает   принципы   научного   и   художественного познания, тем самым отвергая распространенную идею об иррациональной, мистической природе творчества.

Оценка пушкинского понимания назначения искусства и роли художника в обществе являлась пробным камнем для всех интер­претаторов его творчества. На различном толковании этого вопроса основывались нередко прямо противоположные взгляды на сущность пушкинского творчества и его значение для России (ср., например, историко-социологическую и эстетическую ха­рактеристику, данную Пушкину Н.В.Гоголем, В.Г.Белинским, Н.Г.Чернышев­ским, с одной стороны, и его трактовку как представителя «чистого искусства» В. П. Анненковым, А. В. Дружининым в 60-е годы XIX века — с другой; оценку Пушкина славяно­филами как почвенника, Ф.М.Достоевским — как смирителя гордо­сти русского человека, символистами — как исследователя тайн души, непознаваемой мудрости и т. д.).

В наследии А.С.Пушкина нашел оригинальное глубокое освеще­ние и ряд других эстетических и литературно-критических проблем. Его мысли о «полной художественности», форме и со­держании, средствах художественной выразительности, мере условности, литературных направлениях, жанрах (в особенно­сти драме, трагедии, романе) внесли неоценимый вклад в разви­тие национальной эстетической культуры. Решение всех этих проблем А.С.Пушкин связывал с созданием полнокровного русского литературного языка с его богатыми выразительными сред­ствами, способного реализовать замысел писателя, максималь­но сблизить искусство и истину, содержание и форму.

В художественном творчестве, в критических статьях, публицистике великий поэт не уставал разъяснять необходимость «приблизить поэтический слог к благородной простоте», найти «сочетание простоты с истиною», понять, наконец, что подлин­ная поэзия нуждается в освобождении «от условных украшений стихотворства»[21], от искусственности, манерности.

Эстетика А.С.Пушкина, как и его творчество, подытожила все предшествующее развитие русской культуры и четко определила пути ее дальнейшего расцвета.

«В Пушкине,— писал И. А. Гончаров,— кроются все семена и зачатки, из которых развились потом все роды и виды ис­кусства во всех наших художниках»[22].

Разносторонний гений А.С.Пушкина является неиссякаемым источником для развития современной художественной культуры. Причина живого влияния великого русского поэта коренится в том, что его эстетическая концепция зиждется на утвержде­нии материалистического, оптимистического понимания жизни, прославлении ее здоровых начал, разума, добра и красоты, творческих сил человека, свободы и духовной независимости личности[23].

Таким образом, А.С.Пушкин являлся не только замечательным поэтом, но еще и грамотным и образованным критиком, имеющим обоснованную точку зрения на вопросы стилистики, фонетики художественного произведения. А.С.Пушкин, как в своих художественных произведениях (в скрытом виде), так и в критических статьях (открыто) высказывал свою точку зрения на основные философские проблемы структуры и функционирования русского языка, в связи с чем заслуга его перед русским языком удваивается.

§2. Освоение иноязычных слов русским языком

Иноязычная лексика в русском языке – с давних времен предмет многочисленных споров. А.С.Шишков и его сторонники настаивали на изгнании из русского языка иностранных слов и замене их соответствующими русскими аналогами. Н.М.Карамзин и его сторонники допускали возможность использования иноязычных слов в разумных пределах. Борьба между последователями А.С.Шишкова и Н.М.Карамзина не оставила равнодушным никого из причастных к отечественной литературе.

Была эта проблема затронута и В.Г.Белинским. Его позиция о целесообразности использования иностранных слов, обозначающих новые понятия, наиболее четка была им высказана в полемике с литературными и политическими оппонентами – проправительственным журналистом Ф.Булгариным, попечителем московского учебного округа Д.Голохвастовым, славянофильским публицистом Ю.Самариным.

Новые заимствования следует, по мнению В.Г.Белинского, употреблять с объяснением, и – пока они не утвердились – как можно реже. Тем не менее, полагал критик, «беда не велика, если вначале было поступлено не так, все ложные, т.е. ненужные слова уничтожаются сами собою, а удачно составленные и придуманные удержатся, несмотря на все остроумие ожесточенных гонителей всего нового, оригинального, всего выходящего из рутины посредственности, всего носящего на себе характер самобытности и силы»[24]. В.Г.Белинский не поддерживал опасений пуристов относительно наводнения иностранными словами, их возмущения всяким иностранным словом. Многие его взгляды актуальны и сегодня. Вот их краткое изложение:

1. Каждая новая эпоха ознаменовывалась наплывом иностранных слов. Знакомство с новыми идеями, выработавшимися на чужой почве, всегда будет приводить и новые слова. Первоначальная причина введения новых, взятых из своего или чужого языков слов есть всегда знакомство с новыми понятиями: а разумеется, что если нет понятия – нет и слова для его выражения: явилось понятие – нужно и слово, в котором оно бы выразилось.

2. В то же время, полагал В.Г.Белинский, кроме духа. Постоянных правил, у языка есть еще и прихоти, которым смешно противиться, и в результате даже избыточные слова могут укорениться «вопреки всякой разумной очевидности»; «У нас есть слово торговля, вполне выражающее свою идею, но найдите хоть одного торговца, который бы не знал и не употреблял слова коммерция, хотя это слово по всей очевидности совершенно лишнее? Таим же образом можно найти много коренных русских слов, прекрасно выражающих свою идею, но совершенно забытых и диких для употребления»;

3. В.Г.Белинский выступал против излишнего, ненужного употребления иностранных слов. Так, он писал, что «употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово, - значит оскорблять и здравый смысл и здравый вкус»;

4. Охота пестрить иностранными словами без достаточного основания и неумеренный пуризм – две противоположные крайности, которые, по мнению В.Г.Белинского, вредят не русскому языку, а только тем, кто одержим ими. Главный хранитель чистоты русского языка – его же собственный дух, гений: «Гений языка умнее писателей и знает. Что принять и что исключить».

Таким образом, еще в первой половине XIX века, во времена, когда творил А.С.Пушкин, в трудах В.Г.Белинского высказывались прогрессивные мысли о роли иноязычных («чужих») слов в русском языке. Для правильного выбора позиции в отношении того или иного лингвистического вопроса настоящего времени очень важно обращаться к опыту прошлого[25].

В произведениях А.С.Пушкина встречается немалое количество иностранных слов. Статья В. В. Макарова[26] представляет наблюдения над неассимилированными иностранными словами в произведениях Пушкина; однако она не опирается на предшествующие опыты в том же направлении и не исчерпывает вопроса. Лексические параллели к таким встречающимся у Пушкина варваризмам, как «факт», «бюджет» (в ироническом контексте — в письме Пушкина к П. В. Нащокину от 3 сентября 1831 г.) и др., представил недавно В. В. Веселитский[27]. Статья Г. Ф. Богача[28] всесторонне анализирует слова молдавского происхождения, встречающиеся в произведениях Пушкина (например, «арнаут», «гальбин», «каруца», «кукон» и «куконица», «пандур» и др.); объяснения этих слов, дают новые данные для реального комментария, в особенности к произведениям и письмам Пушкина начала 20-х годов. Представляют интерес для исследователей Пушкина также некоторые справки, извлеченные из словарей его времени, например из словаря П. Соколова (1834), недостаточно привлекаемого к сопоставлениям; между тем этот словарь, продолжавший «Словарь Академии Российской» (1806—1822), представляет особый интерес, «как пособие для сравнительно-исторического изучения лексических, грамматических и отчасти стилистических явлений русского языка от 10-х до середины 30-х годов XIX в.»[29].

Заимствованная лексика представляет особый интерес при исследовании языковых особенностей пушкинских текстов.

Рассматривая данную тему, можно выделить несколько аспектов ее изучения:

1. частота употреблений английских заимствований А.С.Пушкиным. В их число входят слова с исконными латинскими или греческими корнями, которые в дальнейшем получили свое развитие во многих языках романо-германской группы (в том числе и в английском).

2. количество чисто английских заимствований невелико – около тридцати слов. Зато количество слов во второй группе заимствований примерно в десять раз больше, то есть около трехсот слов. Причем в большинстве случаев это лексика, имеющая отношение к научным понятиям и выступающая с отвлеченным значением. («бакалавр» < лат.; «гармония» < греч.; «метафизика» < греч.; «конференция» < лат.; «рифма» < греч.; «теология» < греч.).

Цель использования заимствованных слов:

1. Для придания стилистической окраски произведению («gentleman», «боксовать»). Ср.: «... он готов отвечать на учтивый вызов gentleman и стреляться на кухен-рейтерских пистолетах или снять с себя фрак и боксовать на перекрестке с извозчиком». «Критика и публицистика». «Разговор о критике». 1830). В «Истории Пугачева» использование форм «дистрикт» и «деташмент» связано со стремлением придать повествованию более официальный и военный характер.

2. Для придания колорита произведению («мисс»). Ср.: «Ее резвость и поминутные проказы восхищали отца и приводили в отчаяние ее мадам мисс Жаксон» («Барышня-крестьянка»). Наряду с этими мы встречаем другие заимствования подобного типа: («милорд», «леди», «джентельмен», «мистрис» и др.).

3. Для отражения реалий Англии («мичман» (первый офицерский чин во флоте)). Ср.: «Некто, отставной мичман... будучи еще ребенком, представлен был Петру I в числе дворян, присланных на службу...». («Критика и публицистика»). А также слова: «клуб», «пер» и др.

Для характеристики заимствованной лексики у Пушкина важным оказывается сопоставление иноязычного слова и исконно русского эквивалента. Сопоставление показывает, что русские синонимы имеют более широкое значение и чаще используются в пушкинских текстах.

Например, в «Истории Пугачева» Пушкин использует английское слово «дистрикт» и рядом дает русский эквивалент: «В 1773 году Оренбургская губерния разделялась на четыре провинции: Оренбургскую, Мсетскую, Уфимскую и Ставропольскую. К первой принадлежит дистрикт (уезд) Оренбургский, и Яицкий городок». При этом слово «дистрикт» используется Пушкиным всего один раз, а уезд – 22 раза.

В пушкинских текстах используются не только непроизводные заимствования, но и осложненные различными морфемами.

При этом производные могут быть оформлены:

1. Исконно русскими аффиксами. («-ство-»: «джентльмен» – «джентльменство», «лорд» – «лордство»; «-ова-»: «бокс» – «боксовать»; «-нича-»: «ловелас – «ловеласничать»).

2. Заимствованными аффиксами. («-ист-»: «капитал» - «капиталист»; «-ер-»: «памфлет» – «памфлетер»)[30].

В произведениях А.С.Пушкина используются не только славянизмы, но и другие слои книжной лексики, в том числе лексика и фразеология иноязычного происхождения.

А.С.Пушкин отстаивал реалистические, соответствующие характеру эволюции русского языка, позиции и по вопросу о заимствованиях, которые занимали заметное место в новой системе национального русского литературного языка первой половины XIX века.

В эпоху А.С.Пушкина, как и сегодня, вопрос о заимствованиях оставался актуальным и открытым. Дело в том, что тогда в светском обществе активно использовался французский язык. В романе «Евгений Онегин» содержится интересное суждение А.С.Пушкина по этому поводу:

Я знаю: дам хотят заставить

Читать по-русски. Право, страх!

Могу ли их себе представить

С «Благонамеренным» в руках!

Я шлюсь на вас, мои поэты;

Не правда ль: милые предметы,

Которым, за свои грехи,

Писали втайне вы стихи,

Которым сердце посвящали,

Не все ли, русским языком

Его так мило искажали,

И в их устах язык чужой

Не обратился ли в родной?

Даже милая русская девушка Татьяна, так непосредственно связанная с русским бытом, народом, природой, по свидетельству А.С.Пушкина, изъяснялась с трудом на своем родном русском языке. Известное письмо Татьяны представляло для А.С.Пушкина немало трудностей. Оно было написано чистым русским языком, без использования иностранных слов. Но, по существу, как свидетельствует сам А.С.Пушкин, он должен был сделать русский перевод этого письма.

Еще предвижу затрудненья:

Родной земли спасая честь,

Я должен буду, без сомненья,

Письмо Татьяны перевесть.

Она по-русски плохо знала,

Журналов наших не читала

и выражалася с трудом

На языке своем родном;

Итак, писала по-французски...

Что делать! повторяю вновь:

Доныне дамская любовь

Не изъяснялася по-русски,

Доныне гордый наш язык

К почтовой прозе не привык.

А.С.Пушкин высказывался против загромождения русского литературного языка иноязычными словами, убеждая избегать по возможности даже специальных терминов. Он писал И.В.Киреевскому 4 января 1832 г.: «Избегайте ученых терминов и старайтесь их переводить, то есть перефразировать: это будет и приятно неучам и полезно нашему младенствующему языку»[31].

Оберегая чистоту родной речи, А.С.Пушкин высказывал и в отдельных произведениях, и в письмах, и в заметках свое отрицательное отношение к французомании русского дворянства. Так, в письме Л.С.Пушкину и О.С.Пушкиной он писал: «Пиши мне по-русски, потому что, слава Богу, с моими конституционными друзьями я скоро позабуду русскую азбуку»[32].

Неодобрительно отзывается А.С.Пушкин и о тех, которые «пренебрегли сокровищем родного слова для лепетания чужого»:

Мы любим муз чужих игрушки,

Чужих наречий погремушки,

А не читаем книг своих.

Но где ж они? давайте их.

А.С.Пушкин старался не только предельно ограничить употребление жизненно неоправданных заимствований, но даже сократить использование иноязычных слов. В романе «Евгений Онегин» он даже извиняется за привлечение «иноплеменных слов»:

Но панталоны, фрак, жилет,

Всех этих слов на русском нет;

А вижу я, винюсь пред вами,

Что уж и так мой бедный слог

Пестреть гораздо меньше б мог

Иноплеменными словами.

 Есть много свидетельств, подтверждающих отрицательное отношение А.С.Пушкина к галломанствующим современникам. Поэтому неодобрительно отзывался о тех из них, которые старались говорить не по-русски, а по-французски. Брата Льва А.С.Пушкин сравнил с «Московской кузиной» за то, что тот написал ему письмо по-французски[33].

Выступая против галломании своих современников и пренебрежения сокровищами родной речи, А.С.Пушкин в то же время был далек от пуристических взглядов А.С.Шишкова. Он не выступал против тех заимствований, которые обогащают язык, вносят в него новые и жизненно необходимые речевые средства. Он свободно использовал и содействовал своей творческой практикой распространению ряда иноязычных слов. Так, например, в романе «Евгений Онегин» встречаем слова бал, мода, бульвар, франт, идеал, дипломат, туалет, зал, паркет и др.; в «Повестях Белкина»: манеж, шампанское, пистолет, дуэль и др.; в «Моцарте и Сальери»: музыка, алгебра, гармония и др.; в «Пиковой даме»: эликсир, этикет, интрига и т.п[34].

 Сквозь тесный ряд аристократов,

Военных франтов, дипломатов

И гордых дам она скользит.

Музыку я разъял, как труп. Поверил

Я алгеброй гармонию...

В Петрополь едет он теперь

С запасом фраков и жилетов,

Шляп, вееров, плащей, корсетов,

Булавок, запонок, лорнетов...

А.С.Пушкин признает законным употребление «иноплеменных слов», если они обозначают предметы или понятия, для которых нет подходящего слова или выражения в самом русском языке. Вот кредо великого поэта: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности»[35].

В «энциклопедии русской жизни» «Евгении Онегине» отразилась и такая ее особенность, как многоязычие, свойственное речевой практике отечественного дворянства. Пушкин и сам, как известно, принадлежал к старинному дворянскому роду. Кроме русского, он в совершенстве владел французским, за что, еще будучи лицеистом, получил прозвище «Француз», знал древние языки, английский и начатки итальянского. Все это в той или иной мере запечатлелось в языковой структуре его стихотворного романа: французские эпиграфы, французские, английские, итальянские и латинские словечки, выражения, иногда с русским переводом в тексте, иногда в примечаниях, иногда вовсе без перевода мелькают практически во всех главах. Несколько раз авторские отступления актуализируют самую тему оправданности или неоправданности применения варваризмов:

В последнем вкусе туалетом

Заняв ваш любопытный взгляд,

Я мог бы пред ученым светом

Здесь описать его наряд;

Конечно б, это было смело,

Описывать мое же дело…

…Хоть и заглядывал я встарь

В Академический Словарь.

Cобственно варваризмами, конечно, являются слова иноязычного происхождения, переданные в русской транскрипции; гораздо чаще А.С.Пушкин, фиксируя самое начало перехода иностранного слова в лексический фонд русского языка, пишет его либо по-французски («Сперва Madame за ним ходила, // Потом Monsieur ее сменил...»; «Где каждый, вольностью дыша, // Готов охлопать entrechat»; «На первом листике встречаешь // Qu'ecrirez-vous sur ces tablettes; // И подпись: t. а. v. Annette», «Она казалась верный снимок // Du comme il faut... (Шишков, прости: // Не знаю, как перевести)»; «Приходит муж. Он прерывает // Сей неприятный tete-а-tete», «И смело вместо belle Nina // Поставил belle Tatiana»; либо по-английски («Никто бы в ней найти не мог // Того, что модой самовластной // В высоком лондонском кругу // Зовется vulgar. (Не могу... // Люблю я очень это слово, // Но не могу перевести...»); либо по-итальянски («Брожу над озером пустынным, // И far niente мой закон», «Себе встречал я иногда: // E sempre bene, господа», «И он мурлыкал: Benedetta // Иль Idol mio и ронял // В огонь то туфлю, то журнал»), или, наконец, на латыни («Потолковать об Ювенале, // В конце письма поставить vale», «Веселой шуткою, враньем. // Sed alia tempora! Удалость...»).

Даже сохраняя все особенности первичного языка, но графически оформляя, допустим, немецкое слово васисдас, английское сплин, итальянское гондола или латинское цензура русскими буквами, А.С.Пушкин придает им статус варваризмов со всеми вытекающими отсюда последствиями[36].

Ценные сведения об особенностях употребления заимствованных слов содержат художественные и иные тексты XIX в. Произведения русских писателей (особенно крупных художников слова – А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, Л.Н.Толстого и других авторов) играют заметную роль в расширении области функционирования многих иноязычных [в том числе и восточных (тюркских)] элементов и являются важным источником изучения этого лексического пласта.

Тексты произведений предоставляют интересные данные о различных типах восточных слов: освоенных литературным языком – этимологических ориентализмах и употребительных ориентализмах-экзотизмах, а также не освоенных литературным языком региональных, окказиональных элементах. Последние типы отмечаются главным образом в сочинениях, связанных в той или иной мере с Востоком. А восточная тема является традиционной для русской литературы, и довольно обширный круг произведений содержит в себе различные виды восточных лексических элементов; например, у А.С.Пушкина (в текстах которого обнаружено более четырехсот ориентализмов и производных от них) наряду с этимологическими тюркизмами (армяк, кушак, таз и т.п.) широко представлены и другие типы (ага, якши, вербана ат и т.п.).

Материалы произведения русских писателей нередко позволяют уточнить или дополнить содержащиеся в этимологических и историко-лексикологических исследованиях данные о времени появления слова в русском языке или о времени фиксации в русских источниках; ср. хронологические сведения этимологических и других словарей относительно слов безалаберный, бурдюк, делибаш, каймак, карапуз, кисет, пашалык, халиф, ятаган и др. с показаниями пушкинских текстов, в которых отмечаются указанные лексемы (следует отметить, что для ряда этих слов фиксация в произведениях А.С.Пушкина не является самой ранней).

Рассмотрим один пример ошибочной интерпретации материалов, содержащихся в произведениях русских писателей. Анализируя слово чабан, исследователи указывают: «Чабан есть у А.С.Пушкина в «Путешествии в Арзрум», написанном в 1829 г.». Но едва ли правомерно говорить об употреблении в русском языке слова-апеллятива на основании того текста, на который ссылается А.У.Урусилов: «Мост называется Чабан-Кэпри (мост пастуха). Дорога в Тебриз лежит через него». Данный пример из «Пушешествия в Арзрум» не может служить подтверждением функционирования заимствованного нарицательного имени в языке А.С.Пушкина. В противном случае следовало бы говорить об употреблении у А.С.Пушкина слов кэпр(и) «мост» (см. приведенный выше пример), апеллятивов ак «белый», даг «гора» [«Горы эти называются Ак-Даг (белые горы); они меловые»] и многих других [«Тифлис... Самое его название (Тбилискалар) значит Жаркий город»]. Приведенные цитаты говорят о том, что А.С.Пушкин знал толкования, перевод этих собственных имен, был в определенной степени знаком с материалами языков местных жителей. Кстати, хотя контекст с Чабан-Кэпри и не подтверждает факта употребления чабан «пастух» в языке А.С.Пушкина, но и не отрицает возможности знакомства поэта с этим заимствованием; слово это употреблялось носителями русского языка и раньше при описании южных областей.

Многочисленность восточных слов, специфика их функционирования в текстах, многообразие типов обуславливают актуальность полиаспектного описания иноязычных элементов, необходимость создания специального словаря ориентализмов (тюркизмов), зафиксированных в произведениях русских писателей XIX века[37].

Таким образом, в произведениях А.С.Пушкина множество заимствованных слов, причем иноязычные слова употребляются и как варваризмы и в своем настоящем написании (на иностранном языке). Многие из варваризмов в произведениях А.С.Пушкина являются первой фиксацией заимствованного слова в русском языке, что свидетельствует о важной роли творчества А.С.Пушкина в формировании русского языка.

§3. Способы ввода иноязычных слов в произведениях А.С.Пушкина

Начало формы

Девятнадцатый век в истории русской культуры и ее феномена — русского языка занимает особое место. В начале X IX в. были заложены и закреплены в творчестве А. С. Пушкина основы современного русского литературного языка. Пушкин, разрушив систему трех стилей XVIII в., «создал и санкционировал», по мнению академика В. В. Виноградова, «многообразие национальных стилей, многообразие стилистических контекстов, спаянных темой и содержанием. Вследствие этого открылась возможность бесконечного индивидуального варьирования литературных стилей»[38]. Драматург А.Н.Островский ставил в заслугу А.С.Пушкину «высвобождение национальной русской мысли из-под гнета условных приемов и вступление русского литературного языка как равноправного члена в семью западноевропейских языков»[39]. Д.С.Лихачев называл А.С.Пушкина, который стремился приобщить свое творчество ко всем вершинам мировой поэзии: Данте, Гафизу, Гете и др., — «национальным идеалом», «своеобразным символом русской культуры», издавна считавшей «простор и большие расстояния этическим и эстетическим благом для человека»[40]. Широко применяя в своем литературном творчестве элементы иностранных языков — иноязычные вкрапления, Пушкин разработал принципы их отбора и использования. Эти принципы получили дальнейшее развитие в русской литературе и применялись вплоть до Октябрьской революции, а некоторым из них следуют и в наши дни.

Иноязычные вкрапления — стилистическая категория литературной речи, обязанная своим появлением двуязычию (многоязычию) носителей литературного языка. Находясь за пределами языковой системы принявшего их языка (в данном случае русского) и будучи незамкнутой группой слов, словосочетаний, предложений или более крупных отрезков текста на иностранном языке, иноязычные вкрапления испытывают влияние текста, в который они вставлены, вступают с ним в межъязыковой контакт. С точки зрения соотношения иноязычных вкраплений с системами контактирующих языков можно выделить четыре разряда  иноязычных вкраплений: 1) полные вкрапления, употребленные в русском тексте без графических, фонетических и морфологических изменений и не включенные в синтаксические отношения в составе русского предложения; 2) частичные вкрапления, в той или иной мере ассимилированные фонетически, графически, морфологически или включенные в синтаксические отношения в составе русского предложения, например: «Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше, — закричал Антон Пафнутьич»; 3) контаминированные русско-иноязычные вкрапления (явления «ломаной» речи), представляющие собой русский текст, построенный по законам иностранного языка (или с нарушением законов русского языка), например: «Я ошень вольнуюс, терта цалаш (калач), я есть больной, она мне понравилась отлично», а также: «Бопре ... приехал в Россию pour etre outchitel»; 4) нулевые вкрапления, которые представляют собой тексты, переведенные с иностранного языка на русский язык и включенные в оригинальные русские тексты. В художественных произведениях нулевые вкрапления выполняют не только номинативную, но и стилистические функции, как и другие типы иноязычных вкраплений.

В современных лингвистических исследованиях одним из наименее разработанных аспектов является соотношение неологизма и дискурса. Как известно, существуют две основные возможности употребления неологизма в дискурсе: разъяснительный комментарий или различные дискурсивные приемы, предуведомляющие читателя о появлении новых лексем.

Введению в дискурс неологизма в значительной мере способствует модализация высказывания – процесс, в котором могут участвовать различные языковые средства для выражения модальности высказывания (морфологические, лексические и синтаксические). Среди синтаксических средств, способствующих модализации, следует выделить: включение неологизма в дискурс в качестве повторной номинации; употребление неологизма в антитетических конструкциях с исконными словами.

Чрезвычайно употребителен дискурсивный прием помещения неологизма в ряд однородных членов предложения, объединенных по форме или по семантике. На эффективность восприятия читателем сходных по семантике однородных членов предложения нередко влияет позиция неологизма. Он обычно достаточно семантически насыщен в конце ряда и своим появлением вносит дополнительную характеристику отрицательных явлений, составляющих семантическое ядро всего микроконтекста. Однако помещение неологизма в начале ряда близких по семантике лексем вызывает большую дискурсивную напряженность.

Включение неологизма в ряд однородных членов предложения, различных по семантике, также позволяет выделить разные варианты данного дискурсивного приема: соединение близких по словообразовательной структуре лексем разного семантического плана, объединенных либо обобщающими словами, либо авторским комментарием; столкновение различных по семантике русских лексем, отражающим преимущественно криминальные акты в социуме, с неологизмами новых социально-экономических структур и их деятельности.

Наиболее яркий «дистанцирующий» эффект проявляется в сочетании двух или нескольких дискурсивных способов в конкретном высказывании: частица «вот» + указательное местоимение «эти» в ряду однородных членов, кавычки.

Зачастую используются способы ввода неологизмов, которые различаются по степени употребительности: дискурсивные обороты типа «так называемый…» и др.; введение неологизма в речь в качестве повторной номинации как краткое резюме сказанного ранее; помещение неологизма в ряд однородных членов; авторское разъяснительное комментирование неологизма.

В произведениях А.С.Пушкина встречаются все упомянутые виды иноязычных вкраплений. Основной особенностью при вводе А.С.Пушкиным иноязычных слов в свои происхождения является то, что он как бы извиняется за то, что не смог подобрать русского синонима. Это свидетельствует о негативной оценке А.С.Пушкиным использования слов иноязычного происхождения в русском языке. Но в то же время он понимает, что зачастую случаются ситуации, когда от этого не уйти и использует иноязычные слова. Я считаю, что во многих ситуациях это действительно единственно верное решение и использование иноязычной лексики в тех ситуациях, когда, например, описывается предмет, который взят из иностранной культуры, является абсолютно правомерным и не может осуждаться. Чистота русского языка в этих ситуациях абсолютно не страдает. Негативной является тенденция использования иноязычной лексики в ситуации, когда существует русский синоним, который четко и полно отображает сущность описываемого предмета, явления или процесса.

Принципы отбора и стилистического использования иноязычных вкраплений, применяемые в разные периоды развития литературного языка, обычно складываются в результате воздействия на данный язык различных факторов, из которых важнейшие: 1) внутренние закономерности данного языка, 2) характер его контактов с другими языками, 3) общественно-политическая и языковая ситуация в стране. С изменением этих факторов изменяются состав иноязычных вкраплений и нормы их использования в литературной речи. Сказанное выше относится и к русскому литературному языку[41].

Заимствования из разных языков (французского, английского, немецкого, латинского, польского, восточных) встречаются в произведениях А.С.Пушкина (исследователи называют их по-разному: иностранные вкрапления, слова-сигналы). Соединение всего «истинно русского» с европейским образованием – вот тема, которая постоянно волнует поэта.

Следует отметить, что значительный пласт иноязычных элементов в языке А.С.Пушкина – галлицизмы, связанные с общественным и житейским бытом русской жизни. Особенно это проявляется в наименованиях отвлеченных понятий, не имеющих названий в русском языке того времени. Таким образом поэт утверждает невозможность изолирования России от общеевропейских связей и правомерность употребления иностранных слов, показывает возможности развития русской лексики на широком общеевропейском фоне. И это не галломания, а сознательная постановка вопроса о путях развития национальных языков, утверждение, что один из источников его богатства – связь с другими языками. Кроме того, сознательно сталкивая в одном контексте иностранные и русские слова, А.С.Пушкин стремится стилистически обособить в общенациональном языке язык художественной литературы.

Однако в своих критических статьях («О предисловии господина Лемонте...» 1825) А.С.Пушкин указывает на нестабильность и несформированность русского общенационального языка. Он утверждает, что русский человек должен изъясняться на русском, а не французском языке. Противоестественно стремление изолировать Россию от общеевропейского просвещения, поэтому иноязычные слова закономерно необходимы в русском языке. Однако, с другой стороны, столь же противоестественным считает А.С.Пушкин и чрезмерное загромождение иноязычной лексикой, ибо «не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка».

Но, осуждая галлицизмы, Пушкин отнюдь не отказывался от исторического наследия литературного языка: «Может ли письменный язык быть совершенно подобным разговорному? Нет, так же, как разговорный язык никогда не может быть совершенно подобным письменному. Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков» («Письмо к издателю» 1836).

Расширив словарь и фразеологию путем заимствований, с одной стороны, из книжной речи, а с другой – из просторечия, А.С.Пушкин имел возможность обрисовывать любой характер в его индивидуальных и социальных чертах. Это отражается в сфере речевой характеристики героев, вызывающей наиболее заметные отклонения от нормальной литературной речи. Таковы случаи передачи речи иностранцев, плохо владеющих русским языком. Пушкин отказывается от чисто внешнего копирования ломаной русской речи, увеличивая психологическую, художественную нагрузку на каждое из тщательно отобранных иноязычных вкраплений. Обогащая семантику русского языка новыми понятиями, Пушкин отвергает калькирование французских слов, укоренившиеся в западнической традиции 18 века, протестует против буквального перевода, тем самым внося существенные ограничения в принципы смешения русского и французского языков.

Таким образом, на протяжении своего творчества А.С.Пушкин руководствуется следующими принципами в соотношении русских и французских языковых единиц:

• строгий отбор галлицизмов в зависимости от их согласования с лексико-семантической структурой русского языка;
• ограничение заимствований и замена их исконно русскими семантическими эквивалентами;
• использование иностранной лексики для предметов и понятий, не имеющих выражения в русском языке;
• употребление заимствований как средства стилизации и речевой характеристики героев.

В целом, как отмечал В.В.Виноградов, «национальное освоение элементов европейской, преимущественно французской, семантики достигалось посредством вовлечения в структуру литературного языка таких слов и выражений из разных стилей просторечия..., которые в традиции салонных стилей, утвержденной Н.М.Карамзиным..., расценивались как «низкие», «простонародные» и «нелитературные»[42].

Проблема сосуществования языков во времена, когда творил А.С.Пушкин, стояла отнюдь не только академически: литературно-критические баталии велись едва ли не за каждое слово. И многое, очень многое угадывается за хрестоматийными для нас строками А.С.Пушкина, характеризующими Татьяну:

Она казалась верный снимок

Du comme il faut... (Шишков, прости:

Не знаю, как перевести.)

«Ситуация двуязычия» в данном случае очевидна: поэт как бы на перепутье; будучи русским, будучи несомненным языковым патриотом, он, улыбаясь, отказывается от заранее заданного пуризма и, пикируясь с А.С.Шишковым, обращается к европейскому языку. И хотя в таких вещах, как буквально фонтанирующий полилингвизмом роман А.Ф.Вельтмана, «ситуация двуязычия» вырисовывается более броско, нежели в «Евгении Онегине» А.С.Пушкина, можно обоснованно утверждать: именно А.С.Пушкин сделал ее художественным явлением, существенным элементом созидаемой им системы; именно он основал прошедшую через весь XIX век традицию изображения в русском тексте и некоего иноземного языка.

Сущность «ситуации двуязычия» в общем, казалось бы, чрезвычайно проста. Первый вариант: двуязычен или многоязычен сам автор; он затрудняется в выборе слов, идиом; он колеблется, он старается обосновать свое обращение к тому или иному нерусскому обороту речи, перевести его на родной язык. Второй вариант: в ходе развертывания сюжета художественного произведения выступают персонажи, герои, являющиеся носителями разных национальных языков. Один из них, как правило, русский, другой — иноземец, по-русски не говорящий или же говорящий плохо, с акцентом; такой иноземец с трудом подбирает слова, с еще большим трудом составляет фразы, и здесь вполне уместна аналогия со слепцом, который, спотыкаясь, на ощупь преодолевает некоторое пространство (заставленную мебелью комнату, улицу большого города). Ситуация может всячески видоизменяться: в силу тех или иных обстоятельств герой, русский оказывается вынужденным говорить на плохо знакомом ему языке, и тогда в ход идет жестикуляция, с уст говорящего срываются беспомощные междометия, возникают импровизированные стилизации речи под нерусскую, иноязычную.

В творческом мире А.С.Пушкина «ситуация двуязычия» устойчиво, неизменно комична. Это ситуация-анекдот, неожиданно возникающая в достаточно драматические моменты; такова она в «Борисе Годунове», такова она и в «Дубровском». «Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше, — закричал Антон Пафнутьич, спрягая с грехом пополам русский глагол тушу на французский лад. — Я не могу дормир в потемках». Этот эпизод из неоконченного романа А.С.Пушкина о Дубровском давно уже обрел самостоятельное значение, стал чем-то вроде забавного; анекдота, бытующего почти независимо от романа. Он действительно забавен, а «ситуация двуязычия» прорисовывается в нем с достаточной ясностью: простак-помещик Спицын пытается объясниться с учителем-французом Дефоржем, под личиной которого таится оскорбленный мститель Владимир Дубровский. Оба они русские; но один изображает собою француза, играет роль иноземца, а другой, ломая и коверкая и отечественный, и иноземный язык, пытается добиться понимания лжефранцузом того, о чем он вотще вопиет.

«Ситуация двуязычия» приоткрывает таящиеся в ней сложности, обнаруживает свою художественную глубину и причастность к самым различным сферам поэтики. Здесь и жанр (в данном случае — потешный, смешной анекдот). Здесь и некий микросюжет, восходящий к общим перипетиям сложного сюжета романа. Здесь и стилистика, здесь, наконец, и какие-то стороны психологии речи.

«Ситуация двуязычия», как это сразу заметно, несводима к широко известному явлению «макаронической речи». Такая речь — относительно локальный феномен, который принадлежит к истории русского литературного языка, к лексикологии, изучающей «макароническую речь» статически, вне ее художественного многообразия. «Ситуация двуязычия» может включать в себя и «макароническую речь», но она значительно шире «макаронической речи». А главное, качество здесь совершенно иное: «ситуация двуязычия» — явление поэтики художественного произведения, связанное и с вечным обновлением одного и того же жанра, и с логикой сюжета, и с движением стиля. Восходит же она к заветной для поэтики проблеме героя, понимаемого в его художественной специфике, интерпретируемого как часть структуры художественного высказывания. Словом, «ситуация двуязычия» — на скрещении, на пересечении многих сторон художественного произведения. Она как бы затеряна в переплетении их, и именно поэтому она не выделялась и не исследовалась. К тому же выделить «ситуацию двуязычия» методически крайне трудно. Она «врастает» в общую характеристику персонажа, в сюжет; в ней воплощается и ряд существенных сторон мироощущения художника слова. Рассуждая о судьбе «ситуации двуязычия» в творчестве А.С.Пушкина, придется поэтому обращаться и к тому, что составляет ее поэтический антураж.

«У Шекспира римские ликторы сохраняют обычаи лондонских алдерманов... У Расина полускиф Ипполит говорит языком молодого благовоспитанного маркиза», — замечал А.С.Пушкин в статье «О народной драме...»[43]. А.С.Пушкин оправдывает условность драмы и театра в современном ему варианте, и все же единство языка такой драмы заметно претит ему. Явно ориентируя «Бориса Годунова» на сохранение неизбежной для театра и необходимой театру условности, А.С.Пушкин тем не менее вкладывает в уста своих героев, француза Маржерета и немца Розена, французскую и немецкую речь. Возникло комическое двуязычие: русские ратники дразнили наемника-француза, копируя то, что было им непонятно; он же в свою очередь недоумевал, пытаясь разобраться в потоке их слов. И по выходе трагедии из печати раздались недоуменные укоризны безымянного критика: «Ну, что это за сочинение? Инде прозою, инде стихами, инде по-французски, инде по-латине...»[44]. «Ситуация двуязычия» была очерчена верно; на заре реализма «ситуация двуязычия» вызывает нападки, хотя в сущности своей она строго правдива, она достоверна; офицеры, француз и немец, могли говорить только на том языке, которым они владели. Более того, французская и немецкая речь подчеркивала их безразличие к судьбе русского престола и русского народа. И заговори они по-русски, это выглядело бы еще более неправдоподобным, чем речь «благовоспитанного маркиза» в устах «полускифа». Но при всем правдоподобии «ситуации двуязычия», при всей естественности ее она шокирует, эпатирует; однако в пушкинском «Борисе Годунове» она, помимо всего прочего, как раз и рассчитана на эпатаж особого рода — на эпатаж достоверностью, подлинностью.

Заключение

Заимствуя то или иное слово, русский язык редко усваивал его в том виде, в каком оно бытовало в язы­ке-источнике. В процессе употребления большая часть слов, при­шедших из других языков (как правило, вместе с заимствованием тех или иных понятий, реалий и т.д.), упо­доблялась структуре заимствующего языка. Постепенно многие слова, ассимилированные русским языком, на­чинали входить в состав общеупотребительной лексики и переставали восприниматься как собственно иноязыч­ные. Так, в настоящее время слова «броня», «князь»; «мастер», «сахар», «свекла»; «артель», «богатырь», «чулок»; ситец и др. вос­принимаются как собственно русские, хотя были заим­ствованы: первые два — из готского языка, третье, чет­вертое и пятое — из древнегреческого, три следую­щих — из тюркских языков, последнее — из голланд­ского. Заимствование — закономерный путь развития любого языка, так как ни один народ, носитель и тво­рец того или иного языка, не живет совершенно изоли­рованной, обособленной жизнью.

Процесс освоения иноязычных слов русским языком обогащает наш родной язык, делает его еще более емким, выразительным и развитым. Это не только восприятие слов из других языков, а их творческое освоение на всех уровнях языковой сис­темы, формальное   и   семантическое   преобразование в соответствии с самобытными, исконными особенностя­ми русского языка и высокой степенью его развития.

Разносторонний гений А.С.Пушкина является неиссякаемым источником для развития современной художественной культуры. Причина живого влияния великого русского поэта коренится в том, что его эстетическая концепция зиждется на утвержде­нии материалистического, оптимистического понимания жизни, прославлении ее здоровых начал, разума, добра и красоты, творческих сил человека, свободы и духовной независимости личности[45].

Таким образом, А.С.Пушкин являлся не только замечательным поэтом, но еще и грамотным и образованным критиком, имеющим обоснованную точку зрения на вопросы стилистики, фонетики художественного произведения. А.С.Пушкин, как в своих художественных произведениях (в скрытом виде), так и в критических статьях (открыто) высказывал свою точку зрения на основные философские проблемы структуры и функционирования русского языка, в связи с чем заслуга его перед русским языком удваивается.

В произведениях А.С.Пушкина множество заимствованных слов, причем иноязычные слова употребляются и как варваризмы, и в своем настоящем написании (на иностранном языке). Многие из варваризмов в произведениях А.С.Пушкина являются первой фиксацией заимствованного слова в русском языке, что свидетельствует о важной роли творчества А.С.Пушкина в формировании русского языка.

На протяжении своего творчества А.С.Пушкин руководствуется следующими принципами в соотношении русских и французских языковых единиц:

• строгий отбор галлицизмов в зависимости от их согласования с лексико-семантической структурой русского языка;
• ограничение заимствований и замена их исконно русскими семантическими эквивалентами;
• использование иностранной лексики для предметов и понятий, не имеющих выражения в русском языке;
• употребление заимствований как средства стилизации и речевой характеристики героев.

В целом национальное освоение элементов европейской, преимущественно французской, семантики достигалось посредством вовлечения в структуру литературного языка таких слов и выражений из разных стилей просторечия, которые в традиции салонных стилей, утвержденной Н.М.Карамзиным, расценивались как «низкие», «простонародные» и «нелитературные».

Сущность «ситуации двуязычия» в общем, казалось бы, чрезвычайно проста. Первый вариант: двуязычен или многоязычен сам автор; он затрудняется в выборе слов, идиом; он колеблется, он старается обосновать свое обращение к тому или иному нерусскому обороту речи, перевести его на родной язык. Второй вариант: в ходе развертывания сюжета художественного произведения выступают персонажи, герои, являющиеся носителями разных национальных языков. Один из них, как правило, русский, другой — иноземец, по-русски не говорящий или же говорящий плохо, с акцентом; такой иноземец с трудом подбирает слова, с еще большим трудом составляет фразы, и здесь вполне уместна аналогия со слепцом, который, спотыкаясь, на ощупь преодолевает некоторое пространство (заставленную мебелью комнату, улицу большого города). Ситуация может всячески видоизменяться: в силу тех или иных обстоятельств герой, русский оказывается вынужденным говорить на плохо знакомом ему языке, и тогда в ход идет жестикуляция, с уст говорящего срываются беспомощные междометия, возникают импровизированные стилизации речи под нерусскую, иноязычную.

В творческом мире А.С.Пушкина «ситуация двуязычия» устойчиво, неизменно комична. Это ситуация-анекдот, неожиданно возникающая в достаточно драматические моменты; такова она в «Борисе Годунове», такова она и в «Дубровском».

Список использованной литературы

1. АиФ, N 1, 2001

2. АиФ, N 5, 2001

3. А. С. Пушкин в русской критике. М.,  1953

4. Баженова А.А. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 2001

5. Белинский   В.   Г.   Соч. в 3-х т., т. 2. М.,  1948

6. Беляев В.П., Дроздова А.В. Культура в современном информационном обществе // Лингвокультурологические проблемы толерантности. Екатеринбург, 2001

7. Бессер-Зигмунд К. Магические слова. СПб., 1997

8. Богач Г. Ф. Молдавские слова в творчестве А. С. Пушкина. «Ученые записки Института языка и литературы Академии наук Молдавской ССР», т. 10, Кишинев, 1961

9. Борисова Н.И. О психологических основаниях распознавания своего и чужого // Лингвокультурологические проблемы толерантности. Екатеринбург, 2001

10. Веселитский В. В. Развитие отвлеченной лексики в русском литературном языке первой трети XIX в. М., 1964

11. Волков А.А. Курс русской риторики. М.: 2002

12. Галлиулин К.Р. Ориентлизмы в произведениях русских писателей XIX в. Казань, 2001

13. Гончаров   И.   А.   Собр. соч. в 8-ми т., т. 8. М.,  1955

14. Ефимов А.И. История русского литературного языка. — М.: Высшая школа, 1971

15. Земская Е.А. Еще раз о языке русского зарубежья // Язык - система. Язык - текст. Язык - способность. М., 1995

16. Каримова Л.В. Английские заимствования в творчестве А.С.Пушкина. Казань, 2002

17. Клюканов И.Э. Семиотический фетишизм в межкультурном общении // Политический дискурс в России-4. М., 2000

18. Копочева В.В. Психологические факторы лингвистического заимствования. М., 2003

19. Королева Е.Е. Культурная оппозиция свой – чужой в языке старообрядцев Латгалии // Лингвокультурологические проблемы толерантности. Екатеринбург, 2001

20. Костомаров В.Г. Без русского языка у нас нет будущего // РР, 1999, N 4

21. Литневская Е.И. Лексикология и лексикография. М.: 2003

22. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. М., 1999

23. Мадагаскарский Л. Английские неологизмы: коммуникативный и функциональный аспект. М.: 2003

24. Макаров В. В. Об использовании неассимилированной и иноязычной лексики в произведениях Пушкина. «Ученые записки Калининского государственного педагогического института им. М. И. Калинина», т. 19, вып. 2, 1957

25. Мальцева И. М. «Общий церковнославянско-российский словарь» П. Соколова 1834 г. Сб. «Из истории слов и словарей. Очерки по лексикологии и лексикографии», Л., 1963

26. Подберезкина Л.З. Лингвистическое градоведение (о перспективах исследования языкового облика Красноярска) // Теоретические и прикладные аспекты речевого общения. Красноярск-Ачинск, 1998, вып. 6

27. Почепцов Г.Г. Профессия: имиджмейкер. Киев, 1998

28. Пушкин   А.   С.   Полн. собр.  соч.  в  10-ти т. Изд.  4-е.  Л.,   1977—1978

29. Русские писатели о языке. — Л.: Советский писатель, 1954

30. Савельева Л.В. Языковая экология. — Петрозаводск: Карельский государственный педагогический университет, 1997. — С. 41—42

31. Самсонов Н. Пушкин и иноязычная лексика // Илин № 1-2 - 1999

32. Сметанина С.И. Медиа-текст в системе культуры (динамические процессы в языке и стиле журналистики конца ХХ века). СПб., 2002

33. Солганик Г.Я. Автор как стилеобразующая категория публицистического текста // Вести Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 2001, N 3

34. Стефаненко Т.Г. Этнопсихология. М., 2000

35. Федотов О. Магическая сила слова. М.: 2000

36. Храмцова Н. Давайте оглянемся, осмотримся // Алтайская правда, 1993, N 8

37. Черепанова И.Ю. Дом колдуньи. Пермь, 1995

38. Черняк В.Д. Русский язык и культура речи. М., 2002

39. Чернышев В.И. Избранные труды, т. 1 -2. – м.: П, 1976

40. Чернышева И.И. Старые проблемы в новой лингвистической парадигме // ФН – 1997 - №2 – С. 76 – 83

41. Чуковский К.И. Живой как жизнь. М., 1966

42. Шанский Н.М. Лексикология современного русского языка. – М.: П., 1972

44. Шапошников В.Н. Русская речь в 1990-х гг. Современная Россия в языковом отображении. – м.: Н., 1998

45. Швейцер А.Д. Опыт контрастного стилистического анализа: язык русских и англо-американских средств массовой информации // ФН. – 1994. - №1. – С. 103 – 110

46. Ширяев Е.Н. культура речи как особая теоретическая дисциплина // Культура русской речи и эффективность общения. – М.: Н. 1996

47. Шмелев Д.Н. Современный русский язык. Лексика. – М.: П., 1977

48. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М.: П., 1973

49. Щерба Л.В. О понятии смешения языков // Избранные работы по языкознанию и фонетике. – Л., 1958. – т.1

50. Ярнатовская В.Е. Неологизмы в системе реализации стилистической вероятности // Неологизмы в лексике, грамматике и фонетике. – Рига: Издательство Латвийского государственного университета, 1985

Конец формы