Формы досуга в Древнем Риме

  • Вид работы:
    Курсовая работа (п)
  • Предмет:
    Культурология
  • Язык:
    Русский
    ,
    Формат файла:
    MS Word
    73,74 kb
  • Опубликовано:
    2008-12-09
Вы можете узнать стоимость помощи в написании студенческой работы.
Помощь в написании работы, которую точно примут!

Формы досуга в Древнем Риме

Содержание

 

 

Введение…………………………………..………………………………...2

Глава 1. Распорядок дня древних римлян ………………………………..3

Глава 2. Формы досуга…………….… …………………….……………...9

§ 1. Цирк……………………………………………………………………10

§ 2. Театральные представления………………………………………….17

§ 3. Игры в амфитеатре ……………………………………………...........19

§ 4. Атлетические игры на стадии (стадионе).……………………....…..22

§ 5. Бани (термы)...……………………………………….…………......…24

Заключение………………………………………………………………...34

Список использованной литературы………………………………….….35

.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВВЕДЕНИЕ

Все чаще в различных областях гуманитарного знания человечество обращается к идее понимания динамичности и диалектичности исторического движения и реализации культурных ценностей, которые рассматриваются не только как объективные характеристики культуры. Это позволяет осмыслить понятие ценности как целостности культурных традиций, как богатство их проявления на различных уровнях общественной активности, как совокупность произведенных цивилизацией механизмов, норм и правил социального взаимодействия, одним из видов которого является досуговая деятельность. В области досуга аксиологический подход к сущности культуры свободного времени становится основополагающим, поскольку он открывает путь к расширению функций досуговой деятельности и обогащению ее форм и содержания. Точкой отсчета аксиологического подхода в социально-культурной сфере являются ценности античного досуга, изучение которых плодотворно и, безусловно, значимо для современной культуры. Одним из важнейших аспектов современной жизнедеятельности общества является его интенсивная включённость в развитие информационных технологий. Наиболее продуктивно данная тенденция выражается в нерегламентированном досуговом общении, традиции которого восходят к эпохе античности, где досуг понимался как процесс и результат реализации фундаментальных ценностей субъекта социально-культурной деятельности (общества, группы, личности). Эта совокупность есть своеобразный способ миросозидания, преобразование различных слоев бытия в целостный мир человека. Проблема будущего - это осознание содержания настоящего и прошлого, их основополагающих ценностей, рассматриваемых с позиций основных изменений. История человечества показывает, что прогресс определяется способностью сообщества выдвинуть определенную сверхзадачу, сверхцель, сверхценность, способную создать первоимпульс движения, организуя и ценностно ориентируя содержание и направления развития общества. Система ценностей, представляемых как идеал, аккумулирует и фокусирует значимые социально-культурные факторы, выступая в виде программы, объединяющей прогрессивные процессы в социуме. Каждая религия, каждое крупное общественное движение, открывшее новую эпоху в истории человечества, формулировали такие ценности. Принимая во внимание данную закономерность, становится очевидным магистральное направление социально-культурной деятельности наступающей эпохи - неуклонное стремление в процессе диалога культур к новому гуманистическому синтезу ценностей, подобие которому обнаруживается в античной культуре. Историческое развитие общества показало, что новое находится в наиболее глубоком прошлом, стоящем у истоков современной цивилизации, поэтому обращение к опыту древнего Рима, создавшего непревзойденные образцы общечеловеческой культуры, актуально и сегодня. Возникает необходимость исследования досуговых традиций античности, подразумевающая их осмысление как одной из сторон диалога культур, в процессе которого ценности античного досуга оказали существенное влияние на формирование социально-культурной сферы и содержание кулътурно-досуговой деятельности последующих эпох. Актуальность обращения к культурному опыту античности доказана эффективностью функционирования возрожденных в 1896 году Олимпийских игр. Такие инициативы наблюдаются и в настоящее время в возобновлении Пифийских (Дельфийских) игр и в создании Дельфийского Движения. Концепция данной межнациональной культурной программы не исчерпывается идеей соревнования, фундаментальным положением для нее оказывается принцип историко-культурного диалога, возрождения традиций и их изучения. Вышеприведенные факты свидетельствуют о целесообразности изучения ценностей античного досуга и определения путей их рационального использования в контексте современных социально-культурных процессов.

 

РАСПОРЯДОК ДНЯ ДРЕВНИХ РИМЛЯН

Утренний туалет и богатого человека, и бедного ремесленника был одинаково прост: сунуть ноги в сандалии, вымыть лицо, и руки (при ежедневном мытье в бане большего и не требовалось), прополоскать рот и накинуть плащ, если было холодно. У богатых людей, имевших своего цирюльника, за этим следовала стрижка и бритье – операция настолько неприятная, что Марциал объявил единственным разумным существом на земле козла, "который живет с бородой" (XI. 84. 17-18). Дело в том, что наточить железную бритву (стальных не было) до требуемой остроты было невозможно; мыла древняя Италия не знала: перед бритьем щеки и подбородок только смачивали водой. У Марциала все лицо было в шрамах и порезах; если цирюльник действовал осторожно, то работа у него подвигалась так медленно, что, по уверениям Марциала, пока он брил щеки, у клиента уже отрастала борода (VII. 83). Пантагафу, искусному цирюльнику, который стриг и брил, "едва касаясь лица железом", умершему в юности, поэт посвятил строки, полные неподдельного сожаления (VI. 52): умение брить было в Риме, видимо, трудным искусством.

Некоторое время спустя после вставания полагался первый завтрак (ientaculum), состоявший обычно из куска хлеба, смоченного в вине, смазанного медом или просто посыпанного солью, оливок, сыра. Дети по дороге в школу покупали себе на завтрак оладьи или лепешки, жареные в сале.

По старинному обычаю все домочадцы, включая рабов, приходили поздороваться с хозяином. По словам Светония, это был старинный, вышедший из моды обычай, но Гальба придерживался его (Galb. 4. 4), и он сохранялся еще в доме Антонинов. Затем шли занятия делами хозяйственными, проверка счетов и отчетов и отдача распоряжений по текущим делам. И начинался прием клиентов, занимавший при большом их количестве часа два. Сенаторы, магистраты, люди, выступавшие в суде, иногда бывали заняты до вечера, до солнечного заката, но обычно все дела кончались к 12 часам дня. Если день был свободен от официальных дел, то подвертывались такие, о которых Плиний Младший говорил, что "каждый день в Риме полон или кажется полным смысла, а если соединить вместе несколько, то никакого смысла не окажется". И он перечисляет, чем бывают люди заняты: присутствуют на семейном празднике в честь совершеннолетия сына, на сговоре или на свадьбе; "один пригласил меня подписать завещание, другой выступить на его защиту в суде, третий подать ему совет" (Pl epist. I. 9. 1-3). Отказаться от этих "пустых занятий" было невежливо: в римском обществе они считались почти столь же обязательными, как дела должностные. Марциал оставил ядовитые зарисовки присяжных бездельников-франтов, у которых вся жизнь проходит в хлопотливом ничегонеделанье. Они чрезвычайно озабочены своей внешностью; прическа для них – предмет живейшего беспокойства (Марциал пресерьезно уверял, что юноша-цирюльник, пока возился с локонами своего клиента, успел обрасти бородой, – VIII. 52); они выщипывают волосы у себя на руках и на голенях; жесты у них рассчитано плавны; на устах – последние песенки, привезенные в Рим из Канопа или из Гадеса; они благоухают ароматами. Они завсегдатаи в женских собраниях, получают и рассылают множество записочек, им известны все городские сплетни: кто в кого влюблен, кто охотник до чужих обедов; они могут перечислить всех предков жеребца, победившего на цирковых состязаниях. Они декламируют, пишут мимы и эпиграммы, поют, играют на кифаре, рассказывают, танцуют.

Некоторых одолевает страсть к политике, и они сочиняют оглушительные новости: им известно все, что делается в Парфии, за Рейном и у даков; они знают, каков урожай в Египте и сколько судов везет хлеб из Ливии (III. 63; IV. 78; II. 7; IX. 35).

И на этих рьяных болтунов приходил, однако, угомон. Полдень был чертой, разграничивающей день на две части; время до него считалось "лучшей частью дня", которую посвящали занятиям, оставляя, если было возможно, вторую часть для отдыха и развлечения. После полудня полагался второй завтрак (prandium); те, кто ел только дважды в день, отодвигали эту первую для себя еду на срок более ранний. Был он тоже очень скромен: у Сенеки состоял из хлеба и сушеного инжира, так что ему не приходилось даже мыть после этой еды рук (epist. 87. 3); Марк Аврелий добавлял к хлебу лук, бобы и мелкую соленую рыбешку (Front. ad M. Caes. IV. 6. 69). У рабочего люда приправой к хлебу служила свекла (Mart. XIII. 13); мальчик, сын состоятельных родителей, вернувшись из школы, получал ломоть белого хлеба, маслины, сыр, сухой инжир и орехи (Corp. gloss. III. 646). И теперь наступало время полуденного отдыха. "Если бы я не раскалывал летнего дня полуденным сном, я не мог бы жить", – говорит старик Фунданий, тесть Варрона (Var. r. r. I. 2. 5). Плиний Старший, дороживший каждой минутой, после завтрака "спал очень немного" (Pl. epist. III. 5. 11). Юноша Катулл, позавтракав, ложился (32. 10). Эта полуденная сиеста была настолько всеобщей, что Аларих правильно счел это время наиболее удобным для нападения на город, "ибо все, как обычно, поев, погружаются в сон" (Procop. de bello Vand. I. 2, p. 315).

После этого полуденного отдыха наступал черед мытья в банях, гимнастических упражнений, отдыха и прогулок. А потом семья в полном составе (не считая маленьких детей, которые ели отдельно) собиралась на обед, на который обычно приглашали еще кого-нибудь из друзей и добрых знакомых. Обед был маленьким домашним праздником: вокруг стола собирались близкие и милые люди, и удовольствие от еды, естественное для людей проголодавшихся, на этом празднике отнюдь не было главным. Это было время дружеской непринужденной беседы, веселой шутки и серьезного разговора. Гораций со вздохом вспоминал о тех "божественных обедах" в его сабинском поместье, за которыми шла беседа о высоких философских вопросах, перебиваемая нравоучительной и веселой басней (sat. II. 6. 65-79). Чтение за обедом в кругах римской интеллигенции вошло в обычай: раб-чтец читает обедающим и у Плиния Старшего, и у его племянника, и у Спуринны (Pl. epist. III. 5. 11; I. 15. 2; IX. 36. 4; III. 1. 9). У Аттика "обед никогда не обходился без чтения, он хотел доставить не меньше удовольствия душе сотрапезников, чем их желудку" (Nep. Att. 14. 1). "Удовольствие" иногда оборачивалось своего рода наказанием: Марциал с комическим ужасом рассказывает, что не подали еще второй перемены, а хозяин читает уже третий свиток стихов, "и четвертый читает, и пятый читает" (III. 50; ср. 45: "...не хочу камбалы, не хочу двухфунтового окуня, не хочу шампиньонов, не хочу устриц: молчи"). Иногда обед сопровождался музыкой; в богатых домах были свои музыканты. Милон с женой путешествовал в сопровождении целой домашней капеллы (Cic. pro Mil. 21. 55). У Хрисогона на его пирушках певцы и музыканты, игравшие на струнных и духовых инструментах, оглушали своей музыкой весь околоток (Cic. pro Rocc. Amer. 46. 134). В колумбарии Статилиев есть табличка "Скирт, музыкант" (CIL. VI. 6356); в колумбарии, найденном в винограднике Аквари, упомянут "Энифей, музыкант" (CIL. VI. 6888). У Тримальхиона музыка не умолкала в течение всего пира. Иногда ставились сценки из комедий (Pl. epist. I. 15. 2; III. 1. 9; IX. 17. 3), Плутарх (quaest. conv. VII. 8. 3, p. 712B) рекомендовал брать Менандра. Иногда обедающих развлекали танцовщицы, плясавшие под звуки музыки или щелканье кастаньет; особенно славились гадитанки и сириянки. Скромный обед у Марциала обходился без "бесстыдных гадитанок" (V. 78. 26-28), и он считал это одним из его преимуществ; в строгие дома, вроде домов обоих Плиниев, их вообще не допускали.

Обед длился обычно несколько часов: торопиться было некуда. У Спуринны он даже летом захватывал часть ночи; Плиний Старший, очень дороживший временем, проводил за обедом не меньше трех часов. Во времена древние, когда деревенские привычки были преобладающими, обедали в полдень. В городе со множеством его дел, важных и пустых, люди освобождались только к вечеру, и к этому времени обед (cena) и был отодвинут. В старину обедали в атрии: у очага зимой и в саду летом; в деревне рабы собирались к обеду "в большой деревенской кухне" (Var. r. r. I. 13. 2). В городском особняке появляются особые комнаты, которые отводят для столовых. У богатых людей летом обедают в одних столовых, зимой – в других: летние делают с таким расчетом, чтобы туда не попадало солнце, зимние – наоборот (Var. r. r. I. 13. 7; Col. I. 6 1-2). Столовые называют греческим словом "триклиний", так как вокруг стола расставляют три ложа. Мужчины обедали лежа; женщины за столом сидели: возлежание для женщины считалось неприличным.

Мы знаем только об обеденных обычаях состоятельного дома: ни один источник не рассказывает – о том, как проходил обед в бедной семье. Мы можем, однако, смело утверждать, что старинный обычай сидеть за столом (Var. у Serv. ad Aen. VII. 176: "предки наши обедали сидя") у бедняков оставался в полной силе, и не из уважения к старине, а потому, что на антресолях таберны или в тесной убогой квартирке негде было расставить ложа для лежания. Столовую мебель состоятельного дома составляли стол (чаще круглый) и три ложа, настолько широких, что на каждом могло поместиться по три человека; они лежали наискось, опираясь левой рукой на подушку, положенную на стороне, обращенной к столу; подушками отделены были одно от другого и места на ложе. Ложе, стоявшее справа от среднего (lectus medius), называлось "верхним" (lectus summus), стоявшее слева – "нижним" (lectus imus); "верхнее" считалось почетным; на "нижнем" сидел хозяин. Более почетным местом ложа было "верхнее" у спинки, находившейся на одной из узких его сторон; возлежавший левее лежал "ниже", и голова его приходилась примерно на уровне груди того, кто был "выше", занимал "верхнее место". Самым почетным местом, однако, было крайнее, левое место среднего ложа, находившееся в непосредственной близости к хозяйскому: оно называлось "консульским". Назидиен, так весело осмеянный Горацием, предложил его Меценату (Hor. sat. II. 8. 22). На званых, парадных обедах рассаживались строго "по чинам"; в богатых домах раб – nomenclator – указывал каждому его место; в дружеском кругу гости садились где кто хотел. В императорское время (уже в I в. н.э.) в столовой начинает появляться полукруглая софа, получившая название "сигмы" по сходству с греческой буквой того же имени. Тут почетными местами считались крайние (cornua – "рога"): правое и потом левое.

Надо сказать, что большинство столовых, которые мы знаем по помпейским домам, были очень неудобны: это небольшие комнаты (3.5-4 м шириной, 6 м длиной), почти целиком занятые обеденными кроватями, которые приходилось придвигать чуть ли не вплотную к стенам, чтобы оставить больше места для прислуги, подающей кушанья (между ложем и стеной оставляли только небольшой промежуток, в котором мог поместиться раб, пришедший вместе с гостем). В императорское время в богатых домах появляются столовые нового типа – oecus: это большая комната (в некоторых помпейских домах до 80 м2), в которой можно поставить несколько столов с ложами; вдоль стен ее идут колонны, за которыми имеется свободный проход и для гостей, и для прислуги.

Как видно из описания обеда у Марциала (см. выше), обычный обед состоял из трех перемен: закуски – gustus (в нее входили салат, порей, разные острые травы, яйца и соленая рыба; все запивали напитком, приготовленным из виноградного сока или вина с медом – mulsum; вторая перемена состояла из мясных и рыбных блюд и каш, полбяной и бобовой (даже за скромным столом у Марциала эта перемена состояла из нескольких кушаний); на десерт подавались всевозможные фрукты и каштаны.

Скатертей в древности не было; они появились только при поздней империи. Кушанья ставили на стол в таком виде, чтобы их можно было сразу же положить на тарелку, которую обедавший держал в левой руке; правой он брал наложенные куски: вилок не было. Салфетки назывались mappae; это были небольшие куски мохнатой льняной ткани, которыми обтирали руки и рот; их клали на стол для гостей, но гости приносили такие салфетки и с собой, и Катулл упрекал одного из своих знакомых, который считал забавной выходкой потихоньку "за вином и шутками" забирать себе такие салфетки у зазевавшихся застольников (12). В обычае было уносить домой с обеда кое-какие куски. Гости Тримальхиона набрали полные салфетки фруктов (Petr. 60); Цецилиан уложил в свою салфетку весь обед: мясо, дичь, рыбу, "ножку цыпленка и горлицу, нафаршированную полбяной кашей" (Mart. II. 37, ср. VII. 20). Иногда такую салфетку повязывали вокруг шеи; у Тримальхиона она была с широкими пурпурными полосами и длинной бахромой (Petr. 32).

Кухонная посуда была очень разнообразна, и многие из этих кухонных принадлежностей очень похожи на наши. Кушанье подавалось на стол в глубоких закрытых блюдах (patinae или patellae; у Марциала вся вторая перемена была уложена в такую посуду, – V. 78. 7-10) или в мисках (catini или catilli), которые, однако, по свидетельству Варрона, служили преимущественно для жидковатых блюд (1. 1. V. 120); у Катона в такой миске подается творожная запеканка (84). Отдельные кушанья ставились на большой поднос (lanx), у богатых людей он был серебряным, с золотыми краями (chrysendeta).

В старину у всех, а позднее у людей с малым достатком столовая и кухонная посуда была глиняной. За обедом у Марциала вторая перемена подавалась на "черном блюде" (чернолаковая посуда, – V. 78. 7), и он посылал кому-то в подарок блюдо, изготовленное из красной Кумской глины (XIV. 114), – в Риме под Ватиканом были мастерские, изготовлявшие эту простую посуду (Iuv. 6. 344; Mart. I. 18. 2). Плиний упоминает о деревянных мисках (XXX. 54). Маний Курий ел именно из такой (Val. Max. IV. 3. 5). Еще во II в. до н.э. из серебряной посуды на столе была лишь солонка, переходившая по наследству от отца к сыну. Только самый горький бедняк довольствовался в качестве солонки раковиной (Hor. sat. I. 3. 14). Фабриций, известный строгостью и простотой своих нравов, "разрешал военачальникам иметь из серебряных вещей только солонку и чашу" (Pl. XXXIII. 153). По рассказу того же Плиния, он, будучи цензором в 275 г., изгнал из сената Корнелия Руфина за то, что тот удержал из военной добычи на десять фунтов серебряной посуды (XVIII. 39). Уже в конце республики от этой старинной простоты ничего не осталось: современник Катулла Кальв жаловался, что даже кухонную посуду делают из серебра (Pl. XXXIII. 140). Перед началом Союзнической войны, по словам Плиния (XXXIII. 145), в Риме было больше 150 серебряных подносов, которые весили по 100 фунтов каждый (почти 33 кг). Находки в Гильдесгейме и в Боскореале дают представление о разнообразии и искусстве, с каким эта посуда изготовлялась. Современники Плиния были прихотливы в выборе столового серебра: одни хотели иметь только произведения старинных мастеров, другие покупали только посуду, вышедшую из определенных мастерских. "По непостоянству человеческого вкуса ни одну из них долго не хвалят", – замечает Плиний (XXXIII. 139).

Вилок и ножей за столом не было, да и пользоваться ими лежа было бы невозможно. Мясо всяких видов подавалось на стол уже нарезанным; на больших пирах, когда на стол ставили, например, целого кабана, его на глазах присутствующих разрезал раб, обучавшийся этому делу на деревянных моделях у специалистов (Iuv. 5. 120-121; 11. 137). Он должен был обладать не только верным глазом и твердой рукой: требовалось, чтобы его жесты отличались особой грацией. У Ювенала он режет кабана танцуя; нож летает в его руке, проделывающей пластические движения. У Тримальхиона Карп режет птицу и зайца в такт музыке (Petr. 36). Нарезанные куски брали пальцами, поэтому во время еды неоднократно приходилось мыть руки. Жидкую пищу ели ложками.

Ложек было два вида: ligula и cochlear. Первые (они были серебряные, костяные, железные) формой похожи на наши теперешние; ручка у них бывала иногда гладкой, иногда точеной, иногда ей придавали форму козьей ноги. Cochlear называли ложку меньшего размера и круглую; ею ели яйца и улиток; ручка ее заканчивалась острием, которым пробивали яичную скорлупу или вытаскивали улиток из их раковинок.

В богатых домах и особенно за большим обедом прислуживало много рабов (вспомним, что Горацию, одиноко обедавшему своими блинчиками и горохом, прислуживало трое). Обычно их выбирали среди красивых, еще безбородых юношей, одинаково их одевали и красиво причесывали. Гости приходили на званый пир со своими рабами, которые стояли или сидели сзади хозяина, почему и назывались a pedibus. Калигула заставлял выступать в этой роли сенаторов (Suet. Calig. 26. 2). Хозяин передавал своему рабу на сохранение сандалии, которые он снимал, перед тем как возлечь (бывали случаи, что их потихоньку утаскивали у зазевавшегося сторожа, – Mart. XII. 87. 1-2); во время обеда он оказывал хозяину разные услуги и нес за ним домой салфетку со всем, что хозяин забрал со стола.

Если обед был большим и званым, то по окончании собственно обеда часто начиналась другая часть – comissatio – выпивка. Так как обычай этот пришел в Рим из Греции, то и пили "по греческому обряду", т.е. подчиняясь известному распорядку, который устанавливал и за соблюдением которого следил избранный обществом распорядитель (magister, arbiter bibendi или rex). Он определял, в какой пропорции надобно смешивать вино с водой (воды брали обычно больше); смесь эту составляли в большом кратере и разливали по кубкам черпаком на длинной ручке, который назывался киафом и вмещал в себя именно эту меру (киаф = 0.045 л). Кубки были разной вместимости: от унции (1 киаф) и до секстария (12 киафов). Август, который был очень воздержан в питье, только в редких случаях выпивал чуть больше полулитра (Suet. Aug. 77); больному малярией квартаной рекомендовалось по окончании второго приступа немного поесть и выпить три киафа вина; если лихорадка и на десятый день не прекратится, то пить вина побольше (Cels. III. 15). Марциал пил за здоровье Цезаря (Домициана) два таких кубка "бессмертного фалерна" (т.е. шесть киафов, по числу букв в слове Caesar, – IX. 93. 1-4). Чаще всего, однако, он упоминает кубки вместимостью в четыре киафа; это был, видимо, наиболее употребительный размер; пользовались большими только записные пьяницы (Mart. VII. 67; XII. 28). В обычае было пить за здоровье друг друга (propinare); за здоровье отсутствующих пили столько киафов, сколько букв было в их имени: Марциал выпил за Левию (Laevia) шесть киафов, за Юстину (Iustina) семь, за Ликаду (Licas) пять, за Лиду четыре, за Иду три, и так как ни одна из них не пришла, то "приди ты ко мне, сон" (I. 71). Пивший за здоровье кого-либо из присутствующих обращался к нему обычно с пожеланием: "На добро тебе" (bene tibi или bene te); остальные кричали: "Будь здоров!" (букв. "живи" – vivas). Пирующие надевали на себя венки – не только на голову, но часто и на шею – и умащали себя ароматами.

Кубки для вина были разной формы; иногда это овальная чаша без ручек, которая именуется по-гречески фиалом, а еще чаще – килик (calix, греч. χυλιξ ) – чашка с двумя ручками и на ножке, иногда плоской и низенькой, иногда более высокой. Бывали они очень вместительны; Плиний упоминает килик, в который входило почти три секстария (XXXVII. 18). В скромных и бедных хозяйствах эта посуда была глиняной, в богатых – серебряной, причем, конечно, очень ценились работы старых мастеров, особенно Ментора (первая половина IV в. до н.э.), знаменитого торевта, неоднократно упоминаемого в эпиграммах Марциала. Были и золотые чаши (Mart. XIV. 109), которые иногда украшали еще драгоценными камнями (pocula gemmata); Марциал восторгался золотыми киликами, которые сверкали "скифскими огнями" – уральскими изумрудами. Были чаши из горного хрусталя; стеклянные, первоначально очень дорогие, а затем, по мере развития стеклянного производства, все более дешевые и распространенные: "...они вытеснили серебряные и золотые кубки" (Pl. XXXVI. 199).

Обычным напитком италийцев, и богатых и бедных, было вино разного качества; конечно, "бессмертный фалерн" появлялся у людей состоятельных; рабочий люд пил "дешевое сабинское" (Hor. c. I. 20. 1) или ватиканское, которое Марциал называл "ядом" (VI. 92. 3) и предлагал пить любителям уксуса (X. 45. 5). Катон давал своим рабам в течение трех месяцев после виноградного сбора напиток, который назывался lora (56); Плиний (XIV. 86) называет его "вином для рабочих" и сообщает его рецепт: виноградные выжимки заливали водой, подбавляли одну десятую виноградного сока и через сутки клали эту массу под пресс.

ФОРМЫ ДОСУГА

В римском быту издавна четко различались два сектора, две формы времяпрепровождения: “дело” и “досуг”, negotium и otium: первый включал войну, земледелие и управление общиной, второй – все остальное. В понятии «otium» соединялись для римлян удовлетворение выполненной жизненной задачей; отдых от дел, войны или общественных обязанностей; досуг, отданный творчеству, беседе и размышлениям; наслаждение красотой благоустроенной природы и произведений искусства. «Покой в сочетании с достоинством», - определял их Цицерон и добавлял, что такое сочетание «самое важное и наиболее желательное для всех здравомыслящих, честных и благоденствующих людей. Удельный вес и формы проявления otium’a в римском быту менялись. В раннюю эпоху о будничном досуге еще не приходилось говорить: досуг возможен только сезонный, праздничный, общенародный, распределенный по римскому календарю. С повышением жизненного уровня в римском обществе для досуга освобождалось все больше места, в первую очередь в высших, обеспеченных слоях общества; досуг становиться повседневным и индивидуальным. Практицизм римлян проявлялся и в отношении к развлечениям: театр не был популярен, как, к примеру, в Греции, ибо в нем не видели особого прока. Зато были популярны бои гладиаторов, так как они способствовали воспитанию твердости духа у будущих воинов – защитников Рима, приучали их к виду крови и жестокой реальности войны.

Во времена республики устраивались ежегодно семь народных праздников, которые в эпоху Августа занимали в общей сложности 66 дней:

Игры Римские 16 дней (4—19 сентября).

Плебейские 14 » (4—17 ноября).

Цереры 8 » (12—19 апреля).

Аполлона 8 » (6—13 июля).

Кибелы 7 » (4—10 апреля).

Флоры 6 » (28 апреля—3 мая).

Триумфа Суллы 7 » (26 октября—1 ноября).

14 дней из этого числа предназначено было для игр на ипподроме, 2 для конского бега, 2 для народных обедов и 41 для сценических представлений. Все эти праздники, за исключением последнего, существовали еще в IV в. до Р. X.; но продолжительность их была сокращена.

Во времена империи число праздничных дней постоянно увеличивалось. В конце концов их был 175, из них 10 предназначались для боя гладиаторов, 64 для игр в цирке и 101 для театральных представлений. К этому следует еще прибавить чрезвычайные празднества, которые происходили по тому или другому исключительному случаю. Такие празднества продолжались иногда целые месяцы. Когда Тит освящал Колизей, был устроен стодневный народный праздник. После второй Дакийской войны (в 106 г.) Траян устроил праздник, затянувшийся на 123 дня. Среди цирковых увеселений во все времена преобладал бег колесниц. Здесь бывали также бега лошадей с вольтижировкой. На арене выступали, кроме того, кулачные бойцы, скороходы и борцы. Во время республики молодые граждане устраивали здесь примерные сражения и военные парады. В императорскую эпоху представления такого рода давались отрядами пехоты и конницы. Не редко все сословие всадников дефилировало верхом по цирку. Дети сенаторов, покрытые блестящим вооружением, иногда производили конные упражнения, выстроившись по возрасту. В виде исключения бывали также бои гладиаторов и травля зверей. Все большие народные увеселения начинались с зарей и оканчивались большей частью лишь с заходом солнца. Они происходили в цирке, амфитеатре или на стадии.

ЦИРК

В глубокой и узкой долине между Авентином и Палатином со времен незапамятных справлялся в честь бога Конса, охранителя сжатого и убранного хлеба, веселый сельский праздник, существенной частью которого были бега лошадей и мулов, находившихся под особым покровительством Конса, ибо это были животные, свозившие урожай. Надо полагать, что рысаков между ними не имелось; бега были не праздным развлечением, а религиозной церемонией, и ударение лежало именно на этом; кто победит, было не так уж важно. Эти бега оказались тем зерном, из которого развились "цирковые игры". Место, где происходили конские бега, римляне называли "цирком", имея в виду форму этого места (circus обозначает всякую фигуру без углов, будь то круг или эллипс).

Лощина между Палатином и Авентином была словно самой природой создана для бегов: эта низинка по размерам своим (600 м длиной, 150 м шириной) вполне годилась для конских ристаний, а склоны холмов были естественным амфитеатром, на котором стоя и сидя располагались зрители. Предание приписывало то ли Тарквинию Старшему, то ли Тарквинию Гордому (существовало две версии) выбор этого места для бегов (за ним навсегда утвердилось название Большого Цирка) и превращение склонов Авентина и Палатина в некоторое подобие настоящего амфитеатра (Liv. I. 35. 8-9). Первые, однако, точные сведения об этом цирке датируются 329 г. до н.э. Ливий рассказывает, что в этом году на одной из открытых сторон долины впервые были выстроены стойла (carceres), из которых выезжали колесницы (VIII. 20. 1), и Энний, писавший лет сто спустя, сравнивал напряженное внимание, с каким товарищи Ромула и Рема ожидали исхода их гадания, с жадным интересом зрителей, не спускавших глаз с раскрашенных ворот этих стойл (они были, следовательно, деревянные), откуда вот-вот вылетят лошади.

Долина цирка в какие-то очень отдаленные времена была центром аграрных культов; здесь стояли жертвенники и святилища разных божеств, покровителей земледелия. Во время бегов эти храмики обносили деревянной загородкой, вокруг которой и неслись колесницы. В начале II в. до н.э. арену разделили пополам продольной каменной площадкой (spina), на которую подняли эти алтарики и часовенки и поставили еще изображения различных божеств. В 182 г. до н.э., накануне праздника Парилий (21 апреля, день этот считался днем основания Рима), "почти в середине дня поднялась жестокая буря... и в Большом Цирке перевернуло статуи и колонны, на которых они стояли" (Liv. XL. 2. 1). Прошло, однако, целых восемь лет, прежде чем занялись поправкой и устройством цирка. Текст Ливия, где говорится об этом, испещрен пропусками (XLI. 27. 6), но ясно, что были отремонтированы или отстроены заново стойла, сооружен своеобразный "аппарат" для счета туров; с обоих концов площадки (spina) поставлены тумбы (metae), вокруг которых заворачивали колесницы, и устроены клетки для зверей (в цирке иногда бывали звериные травли). В 55 г. до н.э., например, Помпей устроил в цирке сражение со слонами; с ними должен был биться отряд гетулов (африканское племя). Двадцать огромных животных, взбесившись от боли, непривычной обстановки и воплей толпы, повернули и "попытались убежать, сломав железные решетки (они отделяли арену от рядов, где сидели зрители, – М. С.) не без вреда для народа" (Pl. VIII. 20-21). Цезарь, чтобы обезопасить зрителей, велел прокопать вокруг арены широкий ров, который наполнялся водой.

Окончательное устройство Большой Цирк получил при Августе, который, может быть, только довершил то, что осталось незаконченным после Цезаря. К этому времени (7 г. до н.э.) относится описание его у Дионисия Галикарнасского (III. 68). На обеих длинных сторонах и на одной короткой, полукруглой, были устроены в три яруса сиденья для зрителей; в нижнем ярусе они были каменные, в двух верхних – деревянные. Вокруг цирка шла одноэтажная аркада, где помещались различные лавки и мастерские и где в толпе сновало много подозрительных фигур, рассчитывавших на поживу; среди них не последнее место занимали дешевые предсказатели – "астрологи из цирка", как их пренебрежительно обозвал Цицерон (de divin. I. 58. 132) и к бормотанью которых не без интереса прислушивался Гораций во время своих праздных и счастливых прогулок по Риму (sat. I. 6. 113-114). Крыши над этим огромным пространством не было, но в защиту от солнца можно было натягивать над зрителями полотно. Против полукруглой стороны расположены были по дуге carceres: двенадцать стойл, из которых выезжали колесницы и которые открывались все разом. Посередине между стойлами находились ворота, через которые входила торжественная процессия (pompa; отсюда porta Pompae), а над воротами была ложа для магистрата, ведавшего устройством игр; он же и давал знак к началу бегов, бросая вниз белый платок. С обеих сторон за стойлами возвышались башни с зубцами, создававшие впечатление крепостной стены, ограждавшей город, почему эта сторона и называлась oppidum – "город". Напротив Ворот Помпы находились Триумфальные, через которые выезжал возница-победитель; в 81 г. н.э. их заменила арка, воздвигнутая в честь Тита, покорителя Иудеи. Платформа – spina (длина ее равнялась 344 м) была теперь облицована мрамором и, судя по барселонской мозаике (самому хорошему изображению римского цирка), уставлена алтарями, храмиками, фигурами зверей и атлетов (они, может быть, символизировали игры, которые давались в цирке); были еще колонны со статуями Победы наверху, Великая Матерь богов, сидевшая на льве, и два "счетчика" для счета туров: возницы должны были объехать арену семь раз. Первый "счетчик" представлял собой как бы отрезок колоннады: на четырех колоннах, поставленных квадратом, был утвержден архитрав, и в него вставлено семь деревянных шаров ("яиц"); после каждого тура специально приставленный к этому делу человек поднимался по лестнице к архитраву и вынимал одно "яйцо". В 33 г. до н.э. Агриппа, бывший в этот год эдилом, поставил на другом конце платформы для удобства зрителей, сидевших в этой стороне, второй "счетчик": семь дельфинов. После каждого тура одного дельфина или снимали, или поворачивали хвостом в противоположную сторону. Главным украшением платформы были два египетских обелиска: один поставлен Августом, другой, гораздо позже, – Констанцием. У обоих концов spina стояли высокие тумбы, напоминавшие по форме половину цилиндра, разрезанного вдоль, и на каждой из них – по три конусообразных столбика (meta); первой метой (meta prima) называлась стоявшая со стороны Триумфальных ворот, так как во время бегов она была первой, которую должен был обогнуть возница.

Страшное бедствие древнего Рима – пожары – не щадило и цирка; пожар 64 г. начался как раз с юго-восточной его части и охватил его целиком (Tac. ann. XV. 38). Горел цирк и до этого: в 36 г. до н.э. огонь уничтожил всю его авентинскую сторону (Tac. ann. VI. 45), но ее, видимо, быстро отстроили, так как Калигула вскоре дал в цирке игры, обставленные с чрезвычайной роскошью: арена была усыпана суриком и малахитовым порошком (Suet. Calig. 18. 3). Императоры вообще очень заботились о цирке и его убранстве. Клавдий, по свидетельству Светония, облицевал мрамором стойла (деревянных стойл давно уже не существовало, их сменили сложенные из туфовых квадр) и поставил вместо деревянных мет бронзовые, позолоченные (Claud. 21. 3); Нерон, чтобы увеличить количество мест, велел в 63 г. засыпать ров, окружавший арену; для защиты от диких зверей поставлен был по парапету между ареной и зрителями вращавшийся деревянный вал, облицованный слоновой костью: зверям не за что было уцепиться и не на чем удержаться (Calpurn. Ecl. 7. 49-53). Плиний называл Большой Цирк одним из великих сооружений: (XXXVI. 102). Наибольшего великолепия достиг цирк при Траяне. Он восстановил обе его стороны, уничтоженные пожаром при Домициане, использовав для этого камень, которым был выложен огромный пруд, устроенный Домицианом для потешных морских сражений (Suet. Dom. 5), значительно увеличил число мест для зрителей, – "сделал цирк достаточным для римского народа" (Dio Cass. LXVIII. 7. 2), и сломал ложу, из которой Домициан, не видный зрителям, смотрел на игры. Плиний Младший считал заслугой Траяна, что теперь "народу дано видеть не императорскую ложу, а самого императора, сидящего среди народа" (Paneg. 51. 5). О количестве мест в цирке много спорили: сомнения вызывали слова и Дионисия (150 тыс. мест при Августе, – III. 68), и Плиния Старшего (250 тыс., – XXXVI. 102). Гюльзен полагал, что при Августе цирк вмещал 55-60 тыс. зрителей, а при Константине – 180-190 тыс. Цифра Плиния считается наиболее вероятной, но окончательно вопрос не решен и сейчас.

Цирковым играм предшествовала торжественная процессия, в значительной мере напоминавшая триумф: была она отголоском тех времен, когда конские бега являлись частью религиозного празднества. Уже в последний век республики среди многотысячной толпы, наполнявшей цирк, вряд ли были люди, помнившие об этом.

Процессия спускалась с Капитолия на Форум, пересекала Велабр и Коровий рынок, вступала через Ворота Помпы в цирк и обходила его кругом. Во главе шел магистрат, устроитель игр (если это был консул или претор, он ехал на колеснице, запряженной парой лошадей), одетый, как триумфатор: в тунике, расшитой пальмовыми ветвями, и пурпурной тоге, с жезлом слоновой кости с орлом наверху. Государственный раб держал над его головой дубовый золотой венок; его окружала толпа клиентов в белых парадных тогах, друзья, родственники и дети; за ними шли музыканты и те, кто принимал непосредственное участие в играх: возницы, всадники, борцы, а дальше в окружении жрецов и в облаках ладана несли на носилках изображения богов или их символы, которые везли в открытых часовенках, помещенных на особых двухколесных платформах, запряженных четверней (колесницы эти назывались tensae и стояли на Капитолии в особом сарае). До нас дошли монеты с изображениями этих тенс: в одной часовенке сидит сова (птица Минервы), в другой – павлин (птица Юноны), в третьей находятся молнии, атрибут Юпитера – вся капитолийская триада присутствует на празднике, совершавшемся в ее честь. Тенсы были роскошно отделаны серебром и слоновой костью; лошадьми должен был править мальчик, у которого отец и мать были в живых (puer patrimus et matrimus). Он шел рядом с колесницей, зажав в руке вожжи; если они падали на землю, это считалось злым предзнаменованием; следовало начать шествие сызнова от самого Капитолия. Юлий Цезарь удостоился чести еще при жизни видеть свое изображение в этой торжественной процессии. Впоследствии в процессии неизменно несли изображение умершего обожествленного императора и членов императорской семьи, пользовавшихся народной любовью. Иногда в тенсу впрягали четверню слонов; Светоний рассказывает, что Клавдий распорядился, чтобы изображение Ливии везли именно слоны (Claud. 11. 2).

Помпа была процессией торжественной и пышной, но иератическая медленность ее движения, в конце концов, утомляла; и зрители, приветствовавшие ее появление криками и аплодисментами, радовались, что эта вступительная часть закончилась и сейчас начнется главное – бега.

Самое интересное зрелище представляли собой сами зрители. На их лицах живо изображалось страстное внимание, с которым они следили за всеми перипетиями борьбы. Они били в ладоши и вопили не своим голосом, вскакивали с места, размахивая платками и тогами, ободряли лошадей, энергично жестикулируя, посылали по адресу неумелых возниц ругательства, вступали друг с другом в спор или же предавались необузданному ликованию победителей.

Число заездов (missus) еще в начале империи было не больше 10-12, но оно все увеличивалось и увеличивалось. На играх при освящении храма в память Августа, которые в 37 г. устроил Калигула, заездов было в первый день 20, а во второй – 24. Последнее число стало обычным, но иногда и оно превышалось (один тур равнялся 568 м, следовательно, заезд – missus – равнялся 568x7 м – почти 4000 м, 10 заездов – 40 км, 20 – 80 км), и бега продолжались до самого вечера за исключением четырех перерывов, из которых главный приходился на полдень.

Первоначально поставкой лошадей для беговых состязаний ведало государство, отдававшее ее на откуп. Общества этих откупщиков постепенно развились в предприятия, совершенно самостоятельные и ведавшие всем, что требовалось для скачек; они содержали конюшни и целый штат, который их обслуживал; тут были специалисты, объезжавшие лошадей и обучавшие юношей, избравших карьеру возниц, различные ремесленники – сапожники, портные, ювелиры, мастера, изготовлявшие колесницы, – врачи, ветеринары, кладовщики, хранившие имущество общества, люди, занятые заготовкой кормов и наблюдавшие за их распределением, казначеи (квесторы), которые вели все денежные дела общества, ведали приходами и расходами. Штат бегового общества насчитывал в своем составе сотни людей. Очень вероятно, что обществам принадлежали и некоторые из конских заводов, находившихся в Апулии, этом центре италийского коневодства. Техническим названием таких беговых обществ было factio – "партия"; ее глава и хозяин назывался "господином партии" (dominus factionis). В республиканское время таких "партий" было две, и чтобы победителя на бегах было видно сразу, "партии" стали одевать своих возниц в разные цвета: возницы одной появлялись в туниках белого цвета (factio albata – "белая партия"), а другой – в красных (factio russata – "красная партия"). При империи появилось еще два общества – "голубые" (veneta) и "зеленые" (prasina), сразу выдвинувшиеся вперед; впоследствии, при поздней империи, две прежних "партии" или прекратили свое существование, или слились с новыми: "белые" с "зелеными", а "красные" с "голубыми"; в IV в., например, упоминаются только эти последние.

Что люди увлекались и увлекаются бегами, это понятно: красота лошадей, борьба за первенство, искусство возниц – есть на что посмотреть и чему подивиться. Естественно было, из раза в раз бывая в цирке, особенно заинтересоваться какими-то лошадьми, каким-то возницей, "болеть" за них, радоваться их победе. В римском цирке, однако, случилось другое. Люди связали свои интересы с определенной "партией", переживали ее успехи и неудачи, как личные, собственные; "любили тряпку, благоволили к тряпке, и если в самый разгар состязаний состязающиеся могли бы обменяться своей цветной одеждой, то зрители обменяют и предмет своей горячей приязни и сразу покинут тех возниц и тех лошадей, которых они узнают издали, чьи имена они выкрикивают" (Pl. epist. IX. 6. 2-7). Плиний искренне удивлялся этому: "Я чувствую некоторое удовольствие от того, что нечувствителен к их удовольствию".

Привязанность к "тряпке" действительно с первого взгляда вызывает удивление вполне естественное. С первого взгляда только Плиний, с удовольствием подчеркивавший несоизмеримость между своей умственной культурой и уровнем интересов и вкусов "толпы", не захотел вглядеться в сущность любви к "тряпке" и не попытался определить, на чем она зиждется. Причин этой странной привязанности было много – прежде всего, конечно, материальная заинтересованность. У нас, к сожалению, нет документов, которые позволили бы ближе ознакомиться с хозяйством и постановкой финансового дела в беговых компаниях, но мы знаем, что в составе их были дельцы большого стиля, ворочавшие миллионами, и "господин партии" был только ее представителем, "первым среди равных". Сколько людей входило в состав такого общества? Сколько других были косвенно связаны с его делом? Владельцы конных заводов, у которых общество покупало лошадей, естественно, принимали к сердцу успех свежих скакунов, если даже и не участвовали в прибылях. Те, кто держал пари на лошадей данного общества, получал выигрыш часто немалый. Ряд людей был кровно заинтересован в успехе данного общества, был сцеплен с ним крепкими связями денежной выгоды. А с этими людьми было связано множество других, которые оказывались на стороне этой "тряпки", потому что к ней благоволили их патроны, друзья, родные или люди, чью благосклонность им хотелось приобрести. Может быть, какую-то для нас неуловимую, к сожалению, роль играли определенные политические симпатии и настроения. Может быть, оппозиция была не только в сенате, но и на конном дворе и в конюшне? Известно, что и Калигула, и Нерон, и Домициан покровительствовали одному из беговых обществ, и это покровительство воспринималось остальными, конечно, как незаслуженное оскорбление. Зависть, обида, боязнь, негодование – эти чувства в разных оттенках и с разной силой жили в сердцах тысяч и тысяч. Нельзя ли думать, что эта эмоциональная оппозиция была, пожалуй, страшнее идеологической, сенатской; и смерть троих императоров не была ли в какой-то мере подготовлена этим "цирковым недовольством"?

По мере приближения бегов город все более и более охватывался лихорадочным волнением. Повсюду происходили разговоры, споры, заключались пари. Дело доходило до того, что обращались к прорицателям, чтобы узнать, кто возьмет приз. Думали, что разные колдуны действительно имели влияние на бег лошадей; ввиду этого на лошадей вешали звонки, чтобы оградить их от всяких козней и чар. В день бегов уже на рассвете толпа начинала прибывать в цирк; многие по целым часам еще до зари простаивали перед входом. Однажды ночью шум, который производили собравшиеся, был так велик, что не давал Калигуле спать; император велел разогнать их палками: во время происшедшей по этому поводу свалки погибло множество народу, и среди них двадцать всадников.

В древние времена граждане не стыдились сами править колесницами, хотя иногда и поручали это рабам. Позднее ремесло возницы сделалось достоянием исключительно людей низкого сословия. Впрочем, оно было довольно прибыльным. В самом деле, победителям давали не только пальмовые ветви и венки; они получали также деньги и драгоценные материи. Ювенал упоминает об одном вознице, который зарабатывал столько же, сколько сотня адвокатов; а в IV в. раздавались жалобы, что целые имения попадали в руки этих господ. У Л. Вера, Коммода, Каракаллы и Гелиогабала была настоящая страсть к этому искусству и к тем, кто отличался в нем. Гелиогабал причислил к консульскому званию мать возницы Гиерокла, которая была рабыней. Зато эти люди и прославились своим пустым тщеславием и заносчивостью. Они, не стесняясь, совершали воровство и мошенничества, которые обыкновенно оставались безнаказанными.

Некоторые области Италии производили прекрасных скаковых лошадей, а именно Апулия, Калабрия и страна гирпинов. В Сицилии паслись громадные табуны. Хвалили также лошадей из Африки, Мизии и Фессалии. В III и IV вв. самыми знаменитыми считались каппадокийские и испанские лошади. Любители знали имена лучших лошадей, их происхождение, возраст, стать и беговые качества. Можно наверное сказать, что скаковая лошадь Андремон пользовалась в Риме не меньшей известностью, чем поэт Марциал. Часто страсть к чистокровным лошадям превращалась в настоящую манию: рассказывают, будто бы Калигула хотел возвести племенного жеребца Инцитата в сан консула; накануне того дня, когда он должен был бежать, воины наблюдали за тем, чтобы во всей окрестности не происходило ни малейшего шума, который мог бы смутить покой лошади. Эпиктет рассказывал, что некто, увидя, как его лошадь обогнали во время бега, завернулся в свой плащ и упал без чувств. Нерон установил пенсии для скаковых лошадей, которые вследствие преклонного возраста были удалены на покой.

Людей собирало в цирке многое. Прежде всего, захватывающим было зрелище стремительно несшихся, сшибавшихся, обгонявших одна другую квадриг; прекрасные лошади, лихие возницы, смертельная опасность этих состязаний – этого было бы достаточно, чтобы глядеть на арену, не отрывая глаз, затаив дыхание. А тут присоединились еще веселая толпа, в которой пестрота своевольных женских костюмов выделялась яркими пятнами на фоне сверкающей белизны обязательных тог, возможность завязать легкое, ни к чему не обязывающее знакомство, – Овидий рекомендовал цирк как самое подходящее для этого место, – присутствие самого императора, богатое угощение после игр и, может быть, счастливая тессера...

Главными действующими лицами в дни цирковых игр были возницы. Эта профессия чаще всего переходила от отца к сыну; иногда опытный кучер обучал юнца (за это дело следовало браться смолоду; Кресцент, победитель в сотнях состязаний, выехал на арену в тринадцатилетнем возрасте), и ученик хранил благодарную память о своем воспитателе. Он рос среди конюхов и возниц, ловил их рассуждения и рассказы, их интересы заполняли его душу. Он знакомился с их мечтами, мыслями и желаниями в те годы, когда впечатления окружающего мира и его уроки врезаются в душу неизгладимо и на всю жизнь. Победа в цирке представляется ему пределом человеческих достижений; он не знает на земле славы ослепительнее, чем слава возницы-победителя. Конюшня для него – и родной дом, и школа жизни, и университет: здесь он изучает все тонкости и хитрости своего нелегкого ремесла, усваивает технический жаргон цирка и его идеалы. Они ограничены цирковой ареной: на беговой дорожке его ждет все, чем красна ему жизнь, – победный венок, неистовые рукоплескания многотысячной толпы, богатство, громкое имя, которое перекатится, может быть, даже за пределы Италии. Он ведет счет своим победам и наградам с точностью ученого педанта и увековечивает в длинных надписях виды упряжек, количество заездов, имена своих лошадей. Он упоен не только славой и успехом, он пьянеет от риска и опасности. Каждый раз, выезжая на арену, он выезжает на встречу со смертью; и его победа – это очередное торжество над ней. Гордость собой, удаль и молодечество переполняют его существо; он чувствует себя выше обычных людей и выше законов, которые для них, простых смертных, обязательны. Его нравственные понятия очень невысоки: чувство товарищества ему незнакомо и недоступно; товарищ по профессии для него только соперник, у которого надо вырвать победу, и он не задумывается над средствами, с помощью которых он ее вырвет, – собственная хитрость или помощь злых сил – не все ли равно? Важно победить.

В облике этого лихого и злого удальца есть одна трогательная черта: отношение к лошадям, на которых он ездит. Людское общество складывается для него из двух категорий: товарищей-возниц и восторженных поклонников, осыпающих его подарками и похвалами; он дышит воздухом этого восторга, собирает их подарки и скапливает богатство, но в глубине души презирает эту толпу. Разве кто-нибудь из них отважится на то, что для него совершенно обычно? И если счастье отвернется от него, разве они не отвернутся тоже? Товарищи? Они так же хладнокровно погубят его, как и он их. Подлинные друзья, на которых можно положиться, которые не подведут и не обманут, – это кони; они опора и помощь; от них зависит и победа, и самая жизнь; и возница неизменно делится с ними тем, чем дорожит больше всего, – своей славой.

Театральные представления

Из всех видов театральных представлений наибольшим успехом пользовались ателлана и мим.

Ателлана — народная комедия, родиной которой была Кампания; в Риме она появилась около 240 года до Р. X. Разговоры действующих лиц сначала импровизировались актерами, потом текст комедии стал записываться. Действие было коротко и ограничивалось обыкновенно одним актом. Действующими лицами являлись четыре традиционных типа: старик Папп, соответствующий позднейшему Pantalone, Доссеин — мудрец и в то же время чудак, который в комедии выступает то в качестве учителя, то прорицателя (Dottore современной народной итальянской комедии), прожора Буккон и дурачок Макк. Содержание ателланы редко представляло собой какой-нибудь мифологический сюжет; чаще всего на сцене выступали представители разных национальностей — кампанец, галл, трансальпинец, пометийский солдат. Многие сюжеты изображали деревенскую жизнь, напр., Козленок, Больной Вепрь, Здоровый Вепрь, Корова, Скотный двор, Виноделы, Дровосеки или же жизнь городских ремесленников, напр., Рыбаки, Маляры, Глашатаи, Сукновалы. Главные действующие лица пьесы ставились в самые разнообразные положения: так, Макк являлся то молодой девушкой, то воином, то трактирщиком, то опальным; Папп — поселянином; Буккон — невестой Паппа или учеником гладиаторской школы. На сцене, по-видимому, нередко появлялись привидения. Комизм ателлан отличался грубоватым остроумием и нередко непристойностью. Народная комедия не оставалась также чуждой и политике. Но, несмотря на все это, ателланы стали все более и более приходить в упадок: уже в эпоху Цицерона народ смотрел их с гораздо меньшим удовольствием, чем прежде, а Тацит прямо говорит, что они возбуждали очень незначительный интерес.

Мим представляет собой также ряд мало связанных между собой бытовых сцен, взятых из обыденной жизни; мим короток, и в отличие от ателланы его действующие лица не представляют собой неизменных традиционных типов. Как тот, так и другой вид народной комедии служил интермедией. Действие и там и здесь имело один и тот же характер: пощечины и удары занимали первое место; язык был полон простонародных выражений, остроумие плоское и шутовское, игра неестественная. Действие часто сопровождалось причудливой пляской. Но самый главный элемент этих представлений составляла непристойность, доходившая до полного цинизма. Пьеса разыгрывалась на передней части сцены, которая отделялась занавеской от задней половины. Действующие лица были наряжены в костюм арлекина, поверх которого накидывался плащ. Женские роли против обыкновения исполнялись не мужчинами, а женщинами. Текст пьесы был написан, но фантазия актеров разнообразила действие множеством импровизированных подробностей. Очень нередки были политические намеки, иногда отличавшиеся резкостью, даже во времена империи.

Народная комедия просуществовала до IV века нашей эры. Гораздо менее соответствовала вкусу широкой публики трагедия. Чтобы увеличить ее привлекательность, необходима была роскошная постановка и бесконечные шествия фигурантов, колесниц, заморских зверей, отчего представление затягивалось на четыре часа и даже более. Нередко в пьесу вставлялись отрывки из трагиков, которые пел какой-нибудь актер.

Римлянам особенно нравилась пантомима. Само собой разумеется, что здесь игра лица и жесты составляли все. Трудность игры увеличивалась в особенности тем, что при актере не было статистов: он был на сцене один и был вынужден обращаться к отсутствующим лицам. Лишь пение хора разъясняло зрителям ход действия. Среди актеров, выступающих в пьесах этого рода, бывали такие, которые производили своей игрой полнейшую иллюзию: они заставляли зрителей плакать в патетических местах. Но больше всего публика требовала, чтобы актер забавлял и веселил ее. Лучше всего такое действие на зрителей достигалось представлением пьес с двусмысленным содержанием; и мы знаем, что некоторые пантомимы действительно отличались возмутительной безнравственностью сюжета.

Наконец, римлянам известен был и балет в собственном смысле этого слова. Апулей описывает такое представление, которое будто бы происходило в Коринфе; но, без сомнения, в том же роде были и балеты, дававшиеся в столице. «Группы мужчин и женщин, соперничающих друг с другом в красоте и изяществе, плясали греческую пирриху и производили множество разнообразных телодвижений, заранее определенных искусством. Зритель любовался, как перед ним радостная толпа то кружилась, подобно быстрому колесу повозки, то развертывалась, и актеры, взяв друг друга за руки, пробегали во всех направлениях по сцене, то становились в четыре равных ряда, которые вдруг расстраивались, чтоб образовать две стоящих одна против другой фаланги. После этого предварительного дивертисмента были переменены декорации и началось уже настоящее представление. Сцена изображала гору Иду, с вершины которой, увенчанной зелеными деревьями, струился ручей. По склонам горы паслись козы, которые щипали нежную траву, а около них в качестве пастуха стоял Парис в великолепном костюме с золотой тиарой на голове. Но вот является прелестное дитя, одетое в простую хламиду. Взоры всех устремляются на его белокурые волосы, из-под которых виднеются два золотых крылышка. По кадуцею в нем можно было узнать Меркурия. Бог, с золотым яблоком в руке, приплясывая, приближается к Парису, отдает ему яблоко и уходит. На сцене показывается молодая девушка, которая, благодаря величавым чертам своего лица, была выбрана для роли Юноны; чело ее увенчано диадемой, в руке она держит скипетр. Затем входит Минерва в сверкающем шлеме, с оливковым венком, эгидой и копьем. После нее появляется Венера, восхитительно прекрасная, прикрытая лишь шелковым покрывалом. У каждой богини своя свита. Юнона выступает под звуки флейты в сопровождении Кастора и Поллукса; походка ее благородна и величава. При помощи пантомимы, выразительной и в то же время вполне естественной, она обещает пастуху владычество над всей Азией, если только он присудит ей награду за красоту. Минерва приближается с двумя юношами, изображающими Смущение и Страх; за ней следует флейтист, который играет суровую воинственную песнь; богиня гордо помахивает головой, грозит взглядом и резким движением руки дает Парису понять, что если он ей отдаст предпочтение, она сделает его героем и покроет лаврами. Венера окружена целым хороводом маленьких амуров, граций и гор, которые полными горстями разбрасывают цветы; она исполняет перед Парисом сладострастную пляску под аккомпанемент мелодичных вздохов флейты и объявляет, что если она восторжествует над своими соперницами, то даст ему в супруги женщину столь же прекрасную, как и она сама. Парис, не задумываясь, отдает Венере яблоко в знак ее победы. Тогда Минерва и Юнона тотчас удаляются, жестами выражая свою досаду и негодование. Венера же, торжествуя, присоединяется к хору пляшущих. Вдруг с Иды устремляется поток вина, смешанного с шафраном, который благоухающим дождем падает на коз, и руно их окрашивается в прекрасный желтый цвет. Вся зала наполняется благоуханием, после чего гора мгновенно проваливается и исчезает».

Игры в амфитеатре

Бой гладиаторов появляется в Риме лишь пять веков спустя после основания города. До последних времен республики гладиаторы выступают лишь на богатых похоронах и ни разу еще не упоминаются в программах официальных праздников. В первый раз появляются они в 264 г. до Р. X., на похоронах Брута Перы, сыновья которого устроили на бычьем рынке бой трех пар гладиаторов. В 216 г. на похоронах М. Эмилия Лепида выступило уже 22 пары; в 200 г. в честь покойного М. Валерия Левина сражалось 25 пар; в 183 г. в честь П. Лициния — 60 пар. В 174 г. Т. Фламинин устроил своему отцу похороны, на которых 74 гладиатора бились в течение трех дней.

Мало-помалу гладиаторы стали появляться и на праздниках, устраиваемых государством. В 65 г. до Р. X., когда Цезарь был эдилом, он устроил бой гладиаторов, в котором участвовало 320 пар. Август постановил, чтобы преторы, устраивая игры, не выпускали более 60 пар; частные же лица в это время, угощая народ зрелищами, доходили до 100 пар. Во время праздников 106 г. при Траяне выпущено было в разные дни 10000 гладиаторов. Гордиан первый стал устраивать во время своего эдильства ежемесячные игры, в которых участвовало не меньше 150 и не больше 500 пар.

При республике на арене выступали только самниты, галлы и фракийцы. Во времена империи стали появляться в качестве гладиаторов также бриты, германцы, свевы, дакийцы, мавры, африканские негры и даже кочевые обитатели теперешней России. В текстах IV века упоминаются еще саксы. Все эти туземцы выходили в национальных костюмах и бились каждый по обычаям своей страны; таким образом, публика получала более разнообразное зрелище.

Гладиаторами делались или осужденные преступники, или военнопленные, обращенные в рабство или, наконец, добровольцы. Обязательство биться в качестве гладиатора на играх в амфитеатре часто являлось прибавкой к главному наказанию осужденного; ему подвергались лишь подсудимые, не имеющие прав римского гражданства и принадлежащие к низшим классам. Иногда это являлось самостоятельным видом наказания, и виновный освобождался после 3—5 лет гладиаторства. Наказаниям подобного рода подвергались уличенные в вооруженном разбое, убийстве, поджоге, святотатстве, нарушении воинской дисциплины. После войны массу пленных делали гладиаторами: такова была, например, участь множества евреев после взятия Иерусалима Титом. Богатые римляне часто превращали в гладиаторов своих рабов. Они выпускали их на арену, когда устраивали игры за свой счет, или же отдавали их внаем другим лицам. В разных местах Италии (например, в Капуе) и даже всего римского мира были особые школы (ludus), которые готовили людей для борьбы в амфитеатре. Наконец, бывали даже свободные люди, которые делали себе из гладиаторства ремесло: выгода заставляла их мириться с опасностями этого страшного ремесла.

Чтобы доставлять необходимое количество гладиаторов для игр, Домициан основал около Колизея на Целийском холме четыре императорские школы гладиаторов. При них был арсенал и кузница, а также целый персонал учителей фехтования, врачей, служащих и проч. Во главе этих школ стоял прокуратор из сословия всадников. Подобные же учреждения существовали в Капуе, Пренесте, Александрии и других местах. Это было общественное дело, которое старались как можно тщательнее организовать во всей империи. Императорских гладиаторов было очень много в Риме. После смерти Нерона их насчитывалось до 2 000.

Эти люди были подчинены очень строгому режиму. Вне арены они были безоружны и содержались в довольно тесном, запертом помещении под надзором воинов. За малейший проступок их заковывали в цепи, бичевали и клеймили каленым железом. С ними обращались как с преступниками, за исключением только пищи: для развития их физических сил не жалели ничего. Они занимались постоянными упражнениями и, смотря по достигнутой ловкости, каждый из них получал ту или другую степень, так как среди гладиаторов существовала целая иерархия. По истечении известного срока они получали отставку; впрочем, многие хлопотали о разрешении остаться в качестве преподавателей.

Большинство гладиаторов отличалось необычайным мужеством. Они обнаруживали величавое презрение к смерти; нечувствительные к ранам, они не имели иного удовольствия кроме как биться перед публикой: Сенека слышал, как один из них жаловался в правление Тиберия, когда игры были редки, что пропадают даром лучшие годы его жизни. Они не лишены были чувства профессиональной чести и считали стыдом бороться с недостойным их противником.

Эти грубые люди не отличались, конечно, хорошим нравом, и среди них можно было встретить дошедших до полного отчаяния. Многие из них кончали самоубийством, другие пытались бежать и иногда успешно; наконец, нередки были заговоры и мятежи, и нужна была строгая бдительность для того, чтобы предупреждать и подавлять их.

Игры начинались шествием гладиаторов через арену. Быть может, при этом они приветствовали императора следующими словами: «Прощай, цезарь император, идущие на смерть тебя приветствуют». Прежде всего происходил притворный бой. Затем унылый звук труб возвещал бой с острым оружием, и тогда начиналась серьезная борьба под звуки труб, рожков, дудок и флейт. Самые разнообразные сцены следовали одна за другой во время этой свалки. Ретиарии, очень подвижные, полунагие, вооруженные лишь сеткой и трезубцем, выступали поодиночке или группами. Иногда за ними гнались secutores, вооружение которых состояло из шлема с забралом, щита и меча; иногда они сами носились по арене, как рой насекомых, преследуя тяжеловооруженных мирмилонов, которые, пригнувшись, ожидали их с опущенным забралом, и стараясь набросить на них свои сети, чтобы нанести затем смертельный удар. Самниты, прикрытые большими, четырехугольными щитами, скрещивали свои маленькие мечи, короткие и прямые, с саблями фракийцев, которые были лучше вооружены, но зато для защиты имели лишь небольшой круглый щит. Гоплит, закованный весь в железо, как средневековый рыцарь, старался попасть в промежутки между отдельными частями лат противника. Всадники со своими длинными копьями сталкивались друг с другом; эсседарии сражались на британских колесницах, которыми правили возницы, стоявшие рядом с гладиатором.

Если кто-нибудь в бою один на один падал побежденный, отдаваясь на произвол противника, то заведующий играми предоставлял публике решить вопрос, должен ли он умереть или нет. Раненый гладиатор, прося пощады, поднимал кверху палец. Если зрители хотели даровать ему жизнь, то махали платками; опущенный же вниз большой палец обозначал смертный приговор. Трусы возбуждали ярость толпы, и с ними обращались без малейшей жалости. Их гнали в бой ударами плетей и раскаленным железом, а со скамеек в их адрес раздавалась брань, угрозы и требования смерти. Очень часто победителю приходилось биться с тремя-четырьмя противниками кряду. Трупы уносились людьми, которые были наряжены в костюм Меркурия, подземного бога. Другие прислужники, с масками Харона на лице, удостоверялись при помощи железа, была ли смерть действительна или притворна. В мертвецкой приканчивали тех, кто обнаруживал еще какие-нибудь признаки жизни. Вслед затем лопатами перерывали окровавленную арену, которую потом покрывали свежим слоем песка.

Еще в эпоху республики во время игр в Риме стали устраивать звериные бои и травли. В первый раз (в 186 г. до Р. X.) затравлено было множество львов и пантер. В 169 г. на арену выпустили 63 африканских зверя; тут были пантеры, леопарды, гиены и слоны. В цирке устраивалась также охота на страусов, косуль, зайцев, оленей, диких кабанов, медведей и буйволов. Между 58 и 46 гг. до Р. X. три раза устраивались великолепные игры, во время которых перед восхищенным народом предстали невиданные до тех пор звери: крокодилы, гиппопотамы, носороги, рыси, жирафы. Помпей, говорят, устроил игры, на которых было 17 слонов, от 500 до 600 львов, и 410 других африканских зверей. На играх, устроенных Августом, всего было убито 3500 чужеземных животных. Во время праздников 80-го года было перебито 9000 диких и домашних животных, а в 106 году — 11000.

Все эти животные предназначались не только для того, чтобы убивать их в цирке. Их дрессировали и обучали разным штукам. Быки спокойно позволяли мальчикам танцевать на своей спине, стояли на задних ногах, изображали из себя возницу, стоя в несущейся вскачь колеснице. Олени покорно слушались узды; пантеры шли в ярме; журавли бегали, описывая круги; антилопы бились друг с другом рогами; львы делались кроткими, как собаки, и некоторые из них осторожно брали зубами зайца, отпускали его и потом снова брали; слоны, по знаку вожака, становились на колени, плясали, аккомпанируя себе на цимбалах, садились за стол, носили вчетвером пятого слона на носилках, ходили по веревке и даже писали. Оказывается, что римские укротители зверей были ничуть не хуже наших.

В цирке заставляли носорога вступать в борьбу со слоном, медведя — с буйволом, слона с быком. Выдумывали всевозможные способы, чтобы возбудить ярость животных: их понукали хлопаньем бича, кололи стрекалом, горящими головнями, бросали в них соломенные чучела, обернутые в разноцветные тряпки. Их связывали попарно арканом, и публика приходила в неистовый восторг, когда звери, разъяренные этой насильственной связью, разрывали друг друга в клочки.

Атлетические игры на стадии (стадионе).

Борьба атлетов появилась в Риме в 186 г. до Р. Х. До конца республики об этом виде игр упоминается несколько раз, но, в общем, довольно редко. Гораздо более распространяется он со времени Августа. Борьба атлетов была в 28 г. до Р. Х. по поводу освящения храма Аполлона Палатинского, в 38 г. по Р. Х. при Калигуле, в 44 г. — при Клавдии. Нерон устроил в 60 г. праздник на греческий лад с состязаниями в гимнастических упражнениях, пении, музыке, поэзии и красноречии. Домициан в 86 году учредил капитолийские состязания, которые сравнивали с олимпийскими играми. Подобно последним, эти состязания происходили раз в 4 года. Здесь исполнялись музыкальные произведения, происходили конные бега и всевозможные гимнастические упражнения. Для музыкального исполнения этот император соорудил на Марсовом поле театр на 11000 человек, который получил название Одеона. Атлетические игры происходили на стадии, специально устроенном для этой цели там же. Желание сделать этот праздник похожим на греческие игры доходило (по крайней мере, в правление Домициана) до того, что император являлся на него в греческом пурпурном плаще и греческой обуви. Подобные же состязания устраивались и впоследствии, но ни одно из них не могло сравняться по блеску с капитолийскими играми.

Долгое время римляне косо смотрели на атлетические игры, ввиду их чисто восточного происхождения. Тем не менее, они мало-помалу привыкли к ним и кончили тем, что не только охотно любовались атлетическими упражнениями на стадии, но и сами стали ими заниматься. Даже женщины увлекались этой новой модой. «Кто не знает, — говорил Ювенал, — что они надевают на себя грубый тирский плащ и натираются маслом, как заправские атлеты? Кто не видел, как они наносят удар мечом в стену, как от частых ударов делается углубление в мишени, как они сталкиваются щитами, одним словом, проделывают все фехтовальные приемы? Может ли сохранить стыдливость женщина, которая напяливает на себя каску и, забывая свой пол, хочет сравняться силой с нами? Какая честь для мужа, когда при распродаже вещей своей жены он слышит, как выкрикивают ее перевязь, фехтовальные перчатки, плюмаж от шлема, набедренник?» Гимнастическими упражнениями занимались в термах: в банях Каракаллы была громадная мозаика с изображениями атлетов. Эти последние стояли в общественном мнении выше, чем актеры и гладиаторы. Атлеты составляли общества, которые были весьма многочисленны в римской империи и которые пользовались благосклонностью императоров, — в особенности одно из них, существовавшее во II веке под названием «Общества атлетов-победителей, увенчанных на священных играх».

«Хлеба и зрелищ» — вот чего требовала, к чему стремилась, по словам Ювенала, римская чернь в эпоху империи. Императоры ни перед чем не останавливались, чтобы удовлетворить той и другой потребности столичного населения. Они ревностно заботились о снабжении города хлебом, и о том, чтобы этот хлеб был как можно дешевле; не менее заботились они и о развлечении своих подданных. Один из лучших императоров, Траян, более чем кто-нибудь другой уделял внимания этому делу, и даже мудрый Марк Аврелий не мог уклониться от устройства великолепных игр и зрелищ. Император не имел права относиться к играм равнодушно: он должен был неизменно присутствовать на них и притом показывать вид, что делает это с удовольствием. Здесь, в цирке, народная масса входила в непосредственные отношения с императором: здесь она выражала свои чувства по отношению к нему, встречая государя рукоплесканиями, криком, ропотом и жалобами. Для императора посещение игр было своего рода способом узнать смутные желания общественного мнения.

Популярность императора в значительной степени зависела от того, насколько блестящими были зрелища и игры, которые он устраивал для народа. Отсюда постоянные усилия все более и более увеличивать их привлекательность. Уже не знали, что и выдумать, чтобы зрители остались довольны, тем более, что народ становился все более требовательным в этом отношении. К обычным состязаниям очень часто стали прибавлять разные чрезвычайные развлечения вроде фейерверков, иллюминации, фокусников, жонглеров, эквилибристов, акробатов. В 32 г., после игр, устроенных Сеяном, публику провожали домой 5000 рабов, освещавших путь факелами. Во время полуденного антракта зрителям раздавали съестные припасы. В 90 г. в праздник Сатурналий императорские слуги в богатых ливреях ходили по амфитеатру с корзинами, наполненными изысканными кушаньями и старыми винами. Случалось, публике бросали фиги, финики, орехи, сливы, пирожные, сыр, пирожки и даже дичь (напр., фазанов и африканских кур). Иногда на зрителей сыпался целый дождь жетонов, представлявших собой квитанцию на получение разных более или менее ценных вещей. Так, при Нероне, во время одного большого праздника, каждый день разбрасывали такие квитанции на хлеб, одежду, драгоценные камни, картины, животных, корабли, виллы и даже доходные дома. В правление Проба, когда праздновался его триумф над германцами, цирк был превращен в лес, наполненный тысячами страусов, оленей, диких кабанов и антилоп, а также бесчисленным множеством равной другой, более мелкой дичи; в этот лес пустили народ, предоставив каждому брать то, что он в состоянии будет взять.

Бани (ТЕРМЫ)

Восторгаться добрым старым временем было модой у писателей-моралистов I в. н.э. Сенека и Плиний Старший перекликаются здесь друг с другом; Горацию часто приходила охота почитать нравоучения своим современникам; Ювенал использовал жизнь предков как своего рода склад оружия, неисчерпаемый запас которого давал богатые возможности избивать потомков. Во всем этом была и поза, и риторика, и трафарет, но был и подлинный восторг перед суровой и строгой простотой старинного быта, и подлинное возмущение современной роскошью и распущенностью. Моралиста умиляла эта простота; литературная выучка и художественный такт подсказывали, что эта простота окажется великолепным фоном, на котором прихотливая роскошь потомков выступит в очертаниях особенно неприглядных. Накладывать этот фон можно было по множеству поводов; очень выгодной темой были "бани и мытье прежде и теперь". Сенека не преминул ее разработать. Со ссылкой на тех, кто "рассказал о нравах древнего Рима" (вероятно, имеется в виду Варрон), он указал, что, в противоположность нынешним, у людей старого века не принято было ходить каждый день в баню; ежедневно мыли только руки и ноги, потому что "на них оседала грязь от работы"; "целиком мылись только по нундинам".

Вряд ли было на самом деле так. Трудно представить себе, чтобы человек, проработавший в поле целый день или проведший его в грязи и духоте римских улиц, взмокший от пота, в шерстяной рубахе, которая, несомненно, "кусалась", потому что шерсть была домашней грубой выделки, не испытывал ежедневно потребности вымыться с головы до ног. Если поблизости не оказывалось ни реки, ни озера (к услугам обитателей Рима был Тибр), то каждому было доступно облиться холодной водой или пополоскаться в широком ушате. Слова Сенеки надо понимать так, что баню топили только раз в неделю. Обычай этот сохранился и в I в. н.э., но только для рабов (Col. I. 6. 20).

Щепетильное чувство пристойности, характерное для древнего римлянина, не допускало, чтобы отец мылся вместе со взрослым сыном или тесть с зятем. Старшее поколение должно было появляться на люди вообще, а на глаза молодежи особенно в благообразии безукоризненном. Нагота всегда несколько коробила римлян, и окончательно разбить это предубеждение "сурового победителя" плененной Греции не удалось. Люди состоятельные неизменно обзаводились собственной баней в своем поместье, а иногда и в городском особняке, маленькой, где одновременно мыться мог только один человек; она состояла обычно из двух тесных комнаток: теплого предбанника и жарко натопленного помещения для мытья. Сенека оставил описание такой старинной баньки, которую выстроил у себя в Литерне Сципион Африканский. Была она тесной, темноватой ("предки наши считали, что жарко бывает только в темной бане"), с окнами, похожими скорее на щели, и топкой по-черному. Не все, однако, могут иметь собственную, хотя бы и крохотную, баню, и в Риме уже с III в. до н.э. появляются бани общественные, тоже "темные и просто оштукатуренные". Они находились в ведении эдилов, державших над ними санитарный надзор; "требовали чистоты и температуры полезной и здоровой". Сенека умилялся при мысли, что "в этих местах, широко открытых народу", Катон, Фабий Максим, члены семьи Корнелиев своей рукой меряли, достаточно ли нагрета вода (epist. 86. 4-10). В Риме к концу I в. до н.э. насчитывалось 170 общественных бань; одни из них принадлежали городу, другие – частным владельцам. Цицерон неоднократно упоминает последние (pro Coel. 25. 62; pro Rose. Amer. 7. 18; pro Cluent. 51. 141); у Марциала рассеяны воспоминания о "Грилловой мурье" (Грилл был хозяином плохой бани) и "Эолии" Лупа, получившей наименование острова, где жил царь ветров, вероятно, в насмешку – за ее сквозняки (I. 59. 3; II. 14. 11-12). В IV в. н.э. в Риме имелось около тысячи бань; в среднем на каждый район их приходилось от 60 до 80. Без общественных бань нельзя представить себе самого захолустного италийского городка; их строят даже в селениях. Плиний пишет, что под Лаврентом, в деревне, соседней с его усадьбой, было три бани и, видимо, настолько хороших, что Плиний, избалованный роскошью собственных банных помещений, не брезговал этими деревенскими банями, – "когда внезапно приедешь, задержишься ненадолго и увидишь, что свою баню топить не стоит" (epist. II. 17. 26). Человек, искавший популярности среди своих земляков или одержимый той любовью к своему городу, которая так характерна для древнего италийца, поправляет на свои средства обветшавшую баню или дарит сограждан правом на вечные времена бесплатно ею пользоваться. Агриппа в бытность свою эдилом (33 г. до н.э.) предоставил всему населению Рима даровое посещение бань в течение года, уплатив из собственных средств годовой доход, который рассчитывали получить от бань их владельцы или арендаторы (город обычно сдавал выстроенные им бани в аренду). В Ланувии два отпущенника в благодарность за честь избрания их в севиры "отремонтировали раздевальню, в которой по причине ветхости обвалилась штукатурка, устроили новый бассейн, поставили новый бронзовый таз (labrum) с тремя трубами в виде корабельных носов, из которых била вода" (CIL. XIV. 2119). Марк Валерий, высший магистрат Ланувия, на свои средства поправляет мужские и женские бани, которыми пользовались, видимо, жители пяти кварталов, ближайших к этим баням (CIL. XIV. 2121). В Пренесте Аврунцей Котта "колонистам, жителям, гостям, приезжим и рабам их из своих средств предоставил навеки право бесплатно мыться" (CIL. XIV. 2978). В Бойонии Т. Авиазий, "желая сохранить имя своего сына", завещает городу 4 млн сестерций, доход с которых обеспечит "бесплатное мытье навеки мужчинам и детям обоего пола" (CIL. XI. 720). Надписей подобного содержания можно найти немало. Как дорожили люди своей баней, видно из одной трогательной надписи, которую жители какого-то "Лукрециева округа", зависевшего от города Арелате (ныне Арль в Провансе), поставили в честь севира Корнелия Зосимы, поехавшего в Рим, чтобы "рассказать императору Антонину Пию об обиде нашей". Зосима терпеливо жил в Риме, "излагал начальникам провинций обиду нашу" и восстановил бесплатный вход в баню, "которую отняли от нас и которой мы пользовались больше 40 лет" (CIL. XII. 594). Горячая благодарность, с какой люди откликаются на предоставление им бесплатной бани, свидетельствует о том, что главными посетителями бань была беднота, для которой много значило сэкономить и несколько жалких грошей, взимаемых как плату за вход. В Риме эта плата равнялась одному квадранту, т.е. 1/4 асса, что составляло в месяц при ежедневном посещении бани меньше двух сестерций. Плата не всюду, правда, была одинаковой: в маленьком шахтерском городке Випаске мужчины платили арендатору бани пол-асса, а женщины – целый асс. С маленьких детей, в Риме по крайней мере, платы не взималось вовсе.

Римляне строили бани всюду, где они селились или надолго останавливались. Развалины их находят во Франции и в Англии, по Рейну, Некару и Дунаю, но наилучшее представление о римских банях дают хорошо сохранившиеся остатки помпейских бань. В этом маленьком городке было две городских бани (третью начали строить незадолго до катастрофы, и она осталась незаконченной). Одни расположены за Форумом к северу – их и называют Форумскими, по местоположению, или Малыми по сравнению с другими банями, которые получили от археологов название Стабиевых, потому что одной стороной выходили на улицу, шедшую по направлению к городу Стабиям. Стабиевы бани построили еще во II в. до н.э., в то время, когда Помпеи были самостоятельным самнитским городом; их ремонтировали и переделывали в 80-х годах I в. до н.э. и еще позднее, в императорское время. Строить Малые бани начали тогда же, когда приступили к первому ремонту Стабиевых, т.е. в первые годы существования римской колонии. Сохранилась надпись, в которой помпейские магистраты, дуумвир Цезий и эдилы Окций и Ниремий, сообщают, что бани эти сооружены по постановлению городского совета на городские средства, строились под их надзором, и они приняли постройку. В этих банях особенно ясно сказываются вкусы того времени и тех слоев римского общества, которые не очень соблазнялись греческими выдумками и больше придерживались доброй родной старины; с них поэтому мы и начнем.

Малые бани вместе с лавками и мастерскими, окружавшими их с двух, если не с трех, сторон, занимали целый квартал и состояли из двух отделений, мужского и женского, значительно меньшего. В мужское вели три входа: из одного попадали прямо в раздевальню; через два других можно было с двух противоположных улиц войти [с.136] в садик, примыкавший одной стороной к задней стене лавок и окруженный с двух сторон дорической колоннадой; с третьей находился криптопортик, сводчатый коридор с арочными окнами. В этот садик заходили посидеть, подождать, если в бане много людей, поговорить, пересказать городские новости и сплетни, выслушать к ним добавления и поправки, а главное – насладиться отдыхом, свободным временем, непритязательной болтовней. На садик смотрела закрытая с трех сторон беседка-экседра (4.75x5.9 м), которая по вечерам освещалась светильником, поставленным в нише тепидария так, что свет от него одновременно падал и в раздевальню, и в беседку, беседка непосредственно примыкала к раздевальне. В банях нашли больше тысячи светильников: очевидно, много людей мылось уже в сумерках. Посидев, поговорив, посетители направлялись наконец через коридор, на сводчатом потолке которого разбросаны были по голубому фону золотые звезды, в раздевальню – аподитерий (от греческого apodyo – "снимаю"). Это была длинная комната (11.5x6.8 м), свод которой (потолки во всех трех помещениях бани были сводчатыми) опирался на мощный карниз, украшенный пестрыми лепными грифами, амфорами и лирами; между ними вились прихотливые арабески. Стены были выкрашены желтой краской, потолок разделан белыми квадратами с красным бордюром, пол выложен грубой простой мозаикой. По стенам шли длинные скамейки с приступками; в стенах остались следы от деревянных костылей, на которых укреплены были полки, для складывания одежды. Аподитерий освещался окном (1 м шириной, 1.7 м высотой), проделанным под самым сводом в узкой стене комнаты; в него была вставлена бронзовая рама, застекленная толстым (13 мм толщиной) матовым стеклом и вращавшаяся на двух цапфах, вделанных вверху и внизу посередине оконного проема. Этот люнет был орнаментирован продуманно и прекрасно: мощные тритоны с большими сосудами на плечах, выполненные рельефом, а в оконной нише под самым окном – огромная маска Океана или какого-то речного божества. На аподитерий выходила маленькая комнатка, где, вероятно, хранилось масло для натирания, всякие банные принадлежности и сидел капсарий (от capsa – "большая коробка"), раб-сторож, который за малое вознаграждение прятал у себя одежду и вещи посетителей: воровство в банях было явлением частым.

Из аподитерия можно было пройти или к холодному бассейну в фригидарий (frigidus – "холодный"), или завернуть налево в тепидарий (tepidus – "теплый").

Фригидарий представлял собой помещение снаружи квадратное, а внутри круглое; диаметр этого круга 5.74 м, и площадь его увеличивалась четырьмя полукруглыми нишами высотой 2.2 м и диаметром 1.6 м. В этой круглой комнате был устроен бассейн диаметром 4.31 м (вверху); на полметра ниже пола вокруг него шла скамья шириной в 0.28 м, а пониже с одной стороны сделана еще ступенька, чтобы легче было спускаться в воду; бассейн неглубок – всего 1.3 м. Фригидарий этот целиком сохранился; не хватает только воды, которая когда-то била мощной струей из медной трубы, находившейся против входа (отверстие ее равно в диаметре 13 см) на высоте 1.2 м от пола. Пол, бассейн и скамья выложены белым мрамором. Окно проделано в куполе с таким расчетом, чтобы в помещение попадало как можно больше солнца. Купол, имеющий форму усеченного конуса, выкрашен голубой краской; стены расписаны по желтому фону зелеными растениями. Художник хотел, чтобы посетителям фригидария казалось, будто они моются под открытым небом. Надо сказать, что замысел этот был гораздо тоньше осуществлен в Стабиевых банях: стены прелестно расписаны деревьями и кустами, образующими густую чащу, в которой порхают птицы; из ваз в форме цветочных чашечек бьют фонтаны, и над всем расстилается голубое небо. Роспись эта, к сожалению, сильно повреждена.

Из аподитерия можно было пройти и прямо в тепидарий, большую прямоугольную комнату (10.4x5.6 м), где никогда не мылись, а только прогревались, иногда даже в одежде, подготовляясь таким образом к переходу в жаркую атмосферу кальдария. Здесь в стенах были проделаны ниши, куда складывали одежду; по краям перегородок между нишами стояли маленькие (0.61 м высотой) терракотовые фигурки обнаженных гигантов; на вытянутых мощных руках они держали тяжелый карниз сводчатого потолка. Потолок богато украшен лепной работой: белые рельефные фигуры, большие и малые (Ганимед, похищенный орлом, Амур с луком, Аполлон верхом на грифе, маленькие амуры, которые правят дельфинами, львы в квадратах, ромбах, кругах и многоугольниках по фиолетовому, белому и светло-голубому фону, над карнизом переплет арабесок, белых на белом фоне). Стены выкрашены красной краской; свет падает через окно, такое же, как в аподитерии, и так же проделанное под самым сводом.

Обогревался тепидарий по-старинному: очень большой жаровней (2.12x0.77 м), которую подарил некий Нигидий Ваккула ("коровка"), украсивший переднюю стенку этого дара своим "гербом" – горельефом коровы. Дно этой жаровни представляло собой решетку из бронзовых полос; на нее клали кирпичи, засыпали их пемзой и только потом уже накладывали раскаленных углей (такое же отопление было первоначально и в Стабиевых банях).

Дверь из тепидария несколько наискосок от той, через которую входили из аподитерия, вела в кальдарий, самое жаркое помещение во всей бане (calidus – "горячий"), где посетитель уже через несколько минут обливался потом. Помещение это, вытянутое в длину, как и тепидарий, значительно превосходило его размерами (16.25x5.35 м). С одной стороны оно заканчивалось глубокой, полукруглой нишей, где на толстой подставке из лавы в 1 м высотой стоял огромный, но неглубокий таз (labrum) диаметром почти 2 1/2 м (именно такой таз поставили в Ланувии двое новых севиров). В него была проведена бронзовая труба, из которой бил фонтан. Под этим душем (вода, вероятно, была тепловатой) обмывались после мытья в горячей ванне, помещавшейся у противоположной стены и занимавшей почти весь этот конец кальдария (ванна эта называлась alveus или solium; тут она была белая мраморная, имела в длину 5.05 м, в ширину 1.59 м, но в глубину только 0.6 м). В ней свободно могло усесться человек десять; заднюю стенку ванны поставили с наклоном, чтобы к ней удобнее было прислониться. В нише над тазом пробито четыре окна: одно большое прямоугольное, под ним маленькое круглое и по сторонам его два небольших квадратных: строители бани позаботились о том, чтобы в этом жарком и душном помещении не застаивался пар и был доступ свежему воздуху.

Росписи в кальдарии не было: от влажного, насыщенного паром воздуха краски все равно скоро бы погибли. Только в куполе над тазом имелся рельефный орнамент: крылатые женщины парят в высоте. Зато очень остроумно устроен сводчатый потолок: от одного карниза до другого по всему своду шли поперечные желобки, которые подчеркивали и форму потолка и в то же время образовывали ряд маленьких каналов, по которым стекала вода, образующаяся от осевшего пара. Обогревался кальдарий горячим воздухом, который шел по трубам, проложенным в стене; горячим воздухом прогревался и "висячий пол".

Женское отделение устроено гораздо проще: отдельного фригидария нет; бассейн с холодной водой, значительно меньших размеров, чем в мужском отделении, находился в аподитерии, но зато горячим воздухом отапливался не только кальдарий, но и тепидарий. От мужского отделения женское было наглухо отделено; у него был свой дворик или садик, где на одной колонне стояли солнечные часы, а на другой, вероятно, какая-то статуя.

План Малых бань в той части, где находятся специально банные помещения, стандартный: в каждой общественной бане мы найдем аподитерий, фригидарий, тепидарий и кальдарий (иногда, как в женском отделении, для бассейна с холодной водой отводят место в аподитерии, а в маленьких домашних баньках обходятся и вовсе без него). В Стабиевых банях окажутся все эти три уже знакомые нам помещения, но окажется и нечто новое: обширная, почти 700 м2, обнесенная с трех сторон крытой колоннадой площадка – греческая палестра.

Самниты, бывшие хозяевами Помпей до самой Союзнической войны, усвоили многое от своих соседей-греков, культура которых широко разлилась по Кампании. От греков молодежь заимствовала любовь к гимнастическим упражнениям: палестра была данью греческим вкусам. Строители Малых бань обошлись без палестры, может быть, по соображениям топографическим (не хватало места) или чисто хозяйственным (городская касса сразу после войны вряд ли была полна), но очень вероятно, что действовала здесь и направленность "идеологическая": победителям хотелось утвердить наперекор греческим обычаям образ жизни чисто римский. Римляне никогда не могли вполне отделаться от некоторого пренебрежения к гимнастике; юноша, упражнявшийся с гантелями, поступил бы, по мнению Марциала, гораздо разумнее, если бы вместо этого бессмысленного занятия вскопал виноградник (XIV. 49). И все-таки любовь к спорту завоевывала все более широкие круги, и начиная с I в. н.э. никакая баня, если у строителей хватает средств, не обходится без палестры; для нее отведено место во дворе недостроенных помпейских бань, она есть и в частновладельческой помпейской бане, есть и в Остийских банях, не говоря уже об императорских термах в Риме. По гигиеническим установкам того времени требовалось, как мы видели, хорошенько пропотеть перед баней, и лучшим средством для этого были игры и упражнения на палестре. Марциал перечислил их почти все (IV. 19; VII. 32): "учитель с расплющенными (от ударов) ушами" обучает молодежь "боксу", юноши состязаются в беге и борьбе, фехтуют, учась на деревянном чурбане искусству метко наносить удары мечом, "выжимают тяжести", составляют партии для игры в мяч. Римляне любили эту забаву, развлекались ею с детских лет и считали ее в числе средств, которыми "борются со старостью" (Pl. epist. III. 1. 8). Любителями мяча были Муций Сцевола, знаменитый юрист, Меценат и Цезарь (Cic. de or. 1. 217; Hor. sat. I. 5. 49; Macr. sat. II. 6. 5); Август довольно рано отказался от всяких физических упражнений, кроме игры в мяч (Suet. Aug. 83). Сенека, включивший эту игру в число занятий, на которые попусту тратится жизнь (de brev. vitae, 13. 1), с увлечением предавался этому "пустому времяпрепровождению" и был дотошным знатоком одной из труднейших игр в мяч, а именно "треугольника" (de ben. II. 17. 3-5; 32. 1). Игра эта заключалась в следующем: на земле рисовали треугольник, и трое игроков становились по его углам. Задача была в том, чтобы не только поймать на лету мяч, но тут же "быстро и с расчетом" отбросить его обратно одному из партнеров. Действовать приходилось обеими руками; у кого левая оказывалась недостаточно проворной, того обзывали "деревенщиной" (Mart. XIV. 46). Счет мячам, упавшим на землю, вели "болельщики", в которых недостатка не было; соотношение пойманных и упавших определяло проигрыш или выигрыш. "Треугольник" требовал напряженного, ни на минуту не ослабевающего внимания и большой ловкости. Другая игра несколько напоминала нынешний баскетбол. Играющие (их могло быть довольно много) разделялись на две партии, которые выстраивались одна против другой. За каждой партией, на довольно большом расстоянии от игроков, проводили длинную черту; посередине между обеими партиями клали мяч. Схватившие этот мяч первыми старались забросить его как можно дальше через головы противников, а те поймать и швырнуть обратно, стараясь поддать так, чтобы он упал хотя бы сразу за бороздой, проведенной позади противников. Партия, которой пришлось переступить эту черту, считалась в проигрыше. Была еще игра, о которой мы знаем только, что маленький плотный мяч (он звался harpaston от harpazo – "похищаю") надо было "похитить" среди свалки множества игроков, с криком в клубах пыли гонявшихся за этим мячом по палестре (Mart. IV. 19. 6; XIV. 48).

Набегавшись и накричавшись, покрытые пылью и потом, игроки шли мыться, предварительно счистив с себя скребком пыль и масло. В Стабиевых банях возле палестры находился под открытым небом бассейн (30 м2); здесь в прогретой солнцем воде мыться было приятно. Молодежь иногда и удовлетворялась только холодным умыванием, но чаще, смыв с себя грязь и пот, шли в тепидарий, отдыхали там и затем уже направлялись в кальдарий. В I в. н.э. в банях появляется особое отделение, где прогреваются в сухом горячем воздухе; называется оно laconicum.

Сенека, который был прекрасным и тонким наблюдателем и любил наблюдать и поучать на конкретном материале своих наблюдений, воспользовался баней Сципиона, чтобы уличить своих современников в их извращенном пристрастии к роскоши: "...жалким бедняком сочтет себя человек, если в стенах его бани не сверкает огромных кругов драгоценного мрамора... если вода льется не из серебряных кранов... теперь норой назовут баню, если она поставлена не так, чтобы солнце круглый день заливало ее через огромные окна, если в ней нельзя в одно и то же время и мыться, и загорать, если нельзя из ванны видеть поля и море... теперь баню накаляют до температуры пожара; рабу, уличенному в преступлении, следовало бы только здесь вымыться. По-моему, нет никакой разницы между баней нагретой и охваченной огнем" (Sen. epist. 86. 4-12). Археологический материал подтверждает многие места этого письма. Новые бани в Помпеях (их называют Центральными, по их местоположению) не были докончены5, и мы не можем судить о том, как их собирались отделывать внутри, но уже самый план их говорит о том, насколько прихотливее и взыскательнее стали помпейцы за то столетие, которое отделяет постройку Малых бань от постройки Центральных. На большой палестре (200 м2 с лишним) устроен под открытым небом, как и при Стабиевых банях, бассейн для обмывания, но он вдвое больше (около 60 м2). Отдельного фригидария нет, но в аподитерии поставили ванну, наполнявшуюся холодной водой: очевидно, решили, что с любителей холодного купания хватит и ее место с бассейном на палестре. Все три помещения – аподитерий, тепидарий и кальдарий – выходят на палестру каждое тремя широкими, обращенными на юго-запад окнами. С полудня помещения эти были залиты солнцем, и посетители, по слову Сенеки, "могли вариться при ярком свете" (вспомним, как скупо были освещены и Малые, и Стабиевы бани). Для того чтобы "вариться", в Центральных банях было достаточно места: не только кальдарий, но и тепидарий должны были прогреваться горячим воздухом, который шел под полом и поднимался по стенам; имелся еще laconicum, где можно было пропотеть, "выпариться" в горячем сухом воздухе. Эта сухая баня считалась очень полезной, "если из организма надо было извлечь испорченные соки" (Cels. II. 17).

И в Малых, и в Стабиевых банях было женское отделение; в Центральных его нет. Мылись здесь мужчины в одно время, а женщины в другое? В маленьких городках, где не было средств выстроить особое отделение для женщин, так и поступали; в уже упомянутом Випаске, например, женщинам полагалось мыться в первую половину дня, а мужчинам во вторую, после 2-3 часов дня. Предназначались Центральные бани для одних мужчин? Или женщины и мужчины мылись вместе? Что такой обычай существовал в Риме, мы это знаем, но все эти Галлы, Савфеи и Лекании, которых поминает Марциал и которые мылись "вместе с юношами и стариками" (III. 51 и 72; VII. 15; XI. 47 и 75), были женщинами определенного типа. К ним можно добавить еще эмансипированных любительниц спорта, которые мелькают у Марциала и Ювенала, и, возможно, женщин типа Клодии, любовницы Катулла. Во всяком случае Плиний имел основание взывать к тени Фабриция: "О, если бы он увидел... женщин, которые моются вместе с мужчинами!" (XXXIII. 153), а императоры – издавать запретительные постановления. Адриан "установил раздельное мытье для мужчин и женщин" (Hist. Aug. Adr. 18. 10), но, видимо, распоряжение это было вскоре забыто, так как Марку Аврелию пришлось сызнова "воспретить совместное мытье" (Hist. Aug. M. Ant. Philos. 23. 8). Гелиогабал разрешил его и сам "всегда мылся вместе с женщинами" (Heliog. 31. 7). Александр Север вновь запретил "смешанные бани" (Alex. Sev. 24. 2).

"Бани, любовь и вино – до старости жили мы вместе": неизвестный автор поставил слово "бани" впереди по требованию гекзаметра, но они вправе занять это место и по своему значению в жизни древнего римлянина. Ежедневное посещение бани – оно вошло в обычай с I в. н.э. – предписывалось элементарным правилом гигиены, требовавшей соблюдения физической чистоты: в южном климате, под знойным солнцем, в тесноте, пыли и грязи городских улиц и квартир-конур это требование без ежедневного мытья было бы неосуществимо. Затем баня, по воззрениям тогдашней медицины, принадлежала к числу действенных врачебных средств, и при лечении некоторых болезней без нее нельзя было обойтись. А кроме того, бани были местом встреч и сборищ, веселых игр и спортивных радостей. Марциал, перечисляя то, чем красна жизнь, называет рядом с избранными книгами баню (II. 48). На одной из плит Тимгадского форума выцарапана игральная доска, и в ее клеточки какой-то досужий игрок постарался вписать формулу, которая объясняла, в чем смысл жизни: "охотиться, мыться, играть [в кости], смеяться – это вот жизнь". Мы видели, с каким вкусом и усердием помпейцы украшали свои бани, а Помпеи были только небольшим и невидным городом. Богачи, современники Сенеки и Марциала, превращают свои бани в настоящие дворцы, где "один человек располагает пространством не для одного" (Mart. XII. 50. 2). Хозяин убирает их статуями и колоннами, которые "ничего не поддерживают", но поставлены как украшение и показатель затраченных средств, устраивает искусственные водопады, чтобы слушать "шум воды, скатывающейся по ступеням", заказывает дорогие мозаики для полов; "мы дошли до таких прихотей, что желаем ступать только по драгоценным камням"; "наши бассейны обложены фасосским мрамором, который когда-то редко видели и в храме" (Sen. epist. 86. 6-7). Стены инкрустировали и облицовывали разным мрамором: по словам Марциала, в бане Клавдия Этруска, сына императорского отпущенника, "в одном месте зеленел тайгетский камень и состязались своей разной окраской толстые плиты, которые вырубили фригиец и житель Ливии" (Mart. VI. 42; Stat. Silv. I. 5). Иногда добавлялся еще мрамор из Кариста (Mart. IX. 75. 7). Вся эта роскошь меркнет, однако, перед императорскими термами в Риме.

Первые термы выстроил в Риме Агриппа, завещавший их в бесплатное пользование римскому населению. Рядом с ними на Марсовом Поле построил свои термы Нерон (впоследствии они были отремонтированы Александром Севером, почему иногда и называются Александровыми). Недалеко от Неронова Золотого дома находятся термы Тита; к северо-востоку от них, почти рядом, были Траяновы термы, где в царствование этого императора мылись женщины. Позднее воздвигнуты были термы Каракаллы, официально именуемые Антониновыми; они находились около Аппиевой дороги, за Капенскими воротами, между Авентином и Целием. Между Квириналом и Виминалом лежали термы Диоклетиана, занимавшие 13 га. Тепидарий их Микеланджело превратил в церковь, существующую и поныне. Национальный Римский музей нашел себе приют в этих же развалинах.

Лучше всего сохранились термы Каракаллы, которые уже в V в. н.э. считались одним из чудес Рима. Они занимали площадь в 11 га. Главное здание, самый "банный корпус", лежит в парке, который окружен сплошной линией разных помещений. Справа и слева от главного входа устроены две больших экседры; перед каждой из них палестра. В задней части сада (напротив главного входа), в правом и в левом углах, две просторных залы; судя по их внутреннему оборудованию, их следует считать библиотеками; с трех сторон вдоль стен шли низенькие приступки, по которым поднимались к нишам, где хранились свитки. В центре между этими залами расположены амфитеатром ряды сидений; ряды эти несколько закругляются к обоим концам. Перед ними – стадион, смотреть на который можно было и из самих терм (из задних комнат), и с этого амфитеатра. Над ним повыше находились цистерны с водой для терм: 64 сводчатых помещения, шедших в два ряда и в два этажа. Вода для этих цистерн была отведена из Aqua Marcia.

В "банный корпус" вело четыре входа; через два центральных входили в крытые залы, находившиеся по обе стороны фригидария. Над фригидарием крыши не было; за ним на одной оси лежала большая зала, которую долгое время ошибочно принимали за тепидарий, хотя в ней нет никаких приспособлений для топки, тепидарий и за ним круглый кальдарий, купол которого (35 м в диаметре) поддерживало восемь мощных пилястров; два из них и посейчас стоят на месте. Кальдарий окружали маленькие отделения, где можно было мыться поодиночке. По обе стороны от кальдария были расположены комнаты для собраний, рецитаций и т.п.

Среди множества всяческих помещений, находившихся справа и слева от этих предназначенных для мытья комнат, следует отметить две палестры, два больших открытых двора, окруженных с трех сторон колоннадой. Палестры эти расположены совершенно симметрично: одна – на северо-восточной, а другая – на северо-западной стороне здания, на каждую из них выходила абсида. В полу этих абсид находилась знаменитая мозаика с фигурами атлетов, относившаяся, вероятно, к IV в. н.э. (найдена в 1824 г., хранится в Латеранском музее). Императоры не только стремились к художественной отделке своих терм, не только облицовывали стены мрамором, покрывали мозаиками полы и ставили великолепные колонны: они систематически собирали здесь произведения искусства. В термах Каракаллы стояли когда-то Фарнезский бык, статуи Флоры и Геркулеса, торс Аполлона Бельведерского (не считая множества других менее значительных статуй); знаменитая группа Лаокоона была найдена в термах Траяна. Сюда приходили не только смыть грязь, здесь отдыхали. Особенное значение имели термы для бедняков, теснившихся на антресолях своих мастерских или где-то "под черепицами" в душной грязной квартире без воздуха и света с видом на грязные стены противоположного дома, до которого только что нельзя было дотянуться рукой. Какое чувство физического и душевного облегчения испытывал человек, который из тесноты, гама и безобразия своего жилья и своего квартала попадал в эти огромные залы, отделанные со всей роскошью, доступной только для императорской казны, украшенные такими произведениями искусства, которые превращали эти бани в богатейший музей! Недаром один из современных ученых назвал термы лучшим подарком, который императоры сделали римскому населению. Посетитель находил здесь и клуб, и стадион, и сад отдыха, и дом культуры. Каждый мог выбрать себе то, что было ему по вкусу: одни, вымывшись, усаживались поболтать с друзьями, шли поглядеть на борьбу и гимнастические упражнения и самим заняться ими; другие бродили по парку, любовались статуями, засиживались в библиотеке. Люди уходили с запасом новых сил, отдохнувшие и обновленные не только физически, но и нравственно.

Состав и количество персонала, обслуживающего бани, менялся, конечно, в зависимости от их величины и характера. В римских термах работал, надо думать, не один десяток людей. В колумбариях императорского дома и знатных римских семейств есть таблички с именами рабов-банщиков (balneator), на которых, очевидно, лежал главный надзор за банями их хозяев (CIL. VI. 6243, 7601, 8742, 9102, 9216). Если городская баня была платной, то город обычно сдавал ее в аренду, и на арендатора (conductor) налагался договором ряд обязательств, выполнение которых проверялось эдилами. До нас целиком дошел такой договор из Випаска (CIL. 11. 5181): в нем указано, с какого и до какого часа бани должны быть открыты, какую плату с посетителей может взимать арендатор, в каком количестве должна иметься вода и какой штраф уплачивает арендатор при нарушении принятых им обязательств. Входная плата, как уже говорилось, была ничтожной, и естественно возникает вопрос, почему бани считались предприятием доходным? А что это было именно так, об этом свидетельствует наличие частновладельческих бань и в Риме, и в Помпеях. Суровые параграфы договора и жалкие гроши от посетителей не отпугивали предприимчивых дельцов от аренды випасской бани; греки, содержатели бань в Риме, все эти Стефаны и Гриллы, не взялись бы за дело, не сули оно им жирной выгоды.

Кроме платы, вносимой посетителями, у хозяина имелись и другие статьи дохода. Не все посетители являлись в сопровождении собственной прислуги, помогавшей при мытье, и хозяин предоставлял своим клиентам возможность пользоваться услугами его рабов, которые за скромную плату стерегли их одежду, массировали, натирали оливковым маслом, выдергивали особыми щипчиками волосы (мода императорского времени требовала, чтобы волос под мышками не было). Это один добавочный источник прибыли. Был и другой, более обильный. Сенека, рассказывая о том, что делается в банях, упоминает колбасника, пирожника и "всяких разносчиков из харчевни", которые выкликали здесь свой товар (epist. 56. 2). Они получали от хозяина бани право торговать своим товаром в его заведении, конечно, за плату; мог он, покупая у них съестное, продавать его и от себя с некоторой "накидкой". Есть и пить в банях было установившимся обычаем, и ели, конечно, не на ходу: хозяин устраивал при бане "ресторан" с наибольшим доступным ему комфортом, и за этот комфорт приходилось платить. В Помпеях владелец бань в VIII районе устроил при них собственную харчевню, где посетители могли и выпить, и закусить. Оборотистый хозяин понимал, что не прогадает, беря на себя управление городской баней или строя свою собственную.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Жизнь римского населения была, конечно, очень пестрой. Бедняк, зачисленный в списки получавших хлеб от государства, преторианец или пожарник, ремесленник, клиент и сенатор жили очень по-разному. И, однако, рамки, в которые укладывалось это очень разное содержание, были почти одинаковы: утреннее вставание, занятое время, отдых в середине дня, часы, проводимые в бане, развлечения – все шло чередой, соблюдаемой относительно одинаково всем городским населением. Некий стандартный распорядок дня был более всеобщим и более обязательным, чем в настоящее время. Возьмем, например, отдых и развлечения. Наш современник может провести свой свободный вечер на множество ладов: пойти в кино, отправиться на концерт или в театр, послушать музыку по радио дома или заняться чтением. Несколько десятков кино предлагают ему самую разнообразную программу; среди театральных представлений он может выбрать, что ему по вкусу, – от классической трагедии до легких сценок эстрадного театра. И так ежедневно. Иное дело и в Риме, и в любом городе древней Италии. В определенные праздники происходят в цирке конные состязания – и весь Рим сидит в цирке. По какому-нибудь особенному случаю – празднуется победа, справляются торжественные поминки, император или родственники покойного устраивают гладиаторские бои, – и опять-таки все, кто только может, собираются в амфитеатре. У нас в банях моются кто когда хочет; в Риме бани открывались днем: в половине третьего летом и в половине второго зимой. Шкала укладывания спать в наших больших городах располагается от 10 вечера и до полуночи, а то и позже, а вставания – с 5 и до 10 утра (самое меньшее) и это только благодаря электрическому освещению; древняя Италия была на ногах с рассветом - позднее вставание было признаком жизни беспорядочной и развратной. Различия в образе жизни древних римлян и современных людей связаны, в первую очередь, с технической революцией, тогда как изменения форм досуга связаны с духовным развитием человечества.

Но, несмотря на все эти очевидные различия, развлечения древних римлян очень похожи на современные, в первую очередь, зрелищностью и масштабностью. Главная же отличительная черта состоит в том, что досуг, а вернее само общество, стало более гуманным. Сейчас уже трудно себе представить, чтобы люди убивали и калечили друг друга ради прихоти толпы, государя или славы. А вот такая идея древних, как Олимпийские игры, прижились в нашем обществе и, главным образом, благодаря тому, что они вписываются в нашу систему ценностей.

Человек с годами становится всё более интеллектуальным существом. Это естественно, так как эволюция на земле не заканчивалась с появлением человека. И если животные эволюционировали в основном физически, то человек эволюционирует ещё и интеллектуально, и духовно. В эволюции никогда не было революций, то есть резких скачков в ту или иную сторону, всё происходило очень равномерно. Вспомним историю: сколько продолжался в истории человека первобытнообщинный строй? Период остального развития человечества, в том числе период рабовладельческого строя, ничтожен по сравнению со временем продолжительности первобытного строя. Но переход от первобытнообщинного строя к более совершенным видам человеческого общества есть ярчайшее доказательство духовной эволюции человека.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:

1.   Сергеенко М. Е. Жизнь древнего Рима. – СПб.: Издательско-торговый дом "Летний Сад"; Журнал "Нева", 2000. – 368 с.

2.   Маркс Э., Тинджей Г. Римляне. – М.: РОСМЭН, 1994.

3.   Беликов А. П. Рим и эллинизм: Проблемы политических, экономических и культурных контактов. Ставрополь, 2003.

4.   Гаспаров М. Л. Поэт и поэзия в римской культуре // Культура древнего Рима. М., 1985. Т. 1. С. 300—335.

5.   Кнабе Г. С. Древний Рим — история и повседневность. М., 1986.

6.   Кнабе Г. С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993.

8.   Кучеренко Л. П. Cura morum римских цензоров и формирование системы ценностей римлян в эпоху республики // Проблемы социально-политической истории зарубежных стран. Сыктывкар, 1996. С. 3—13.

9.   Ляпустин Б. С. Экономическое развитие древнего Рима в свете закона Оппия о роскоши // Из истории античного общества. Сб. статей. Н. — Новгород, 1991. С. 50—62.

10. Нечай Ф. М. Рим и италики. Минск, 1963.

11. Смирин В. М. Патриархальные представления и их роль в общественном сознании римлян // Культура древнего Рима. М., 1985. Т. 2. С. 5—78.

12. Смирин В. М. Римская «familia» и представления римлян о собственности // Быт и история в античности. Сб. статей. М., 1988. С. 18—40.

13. Утченко С. Л. Две шкалы римской системы ценностей // ВДИ. 1972. № 4. С. 19—33.

14. Утченко С. Л. Еще раз о римской системе ценностей // ВДИ. 1973. № 4. С. 30—47.

15. Штаерман Е. М. Древний Рим: проблемы экономического развития. М., 1978.

16. Штаерман Е. М. От гражданина к подданому // Культура древнего Рима. М., 1985. Т. 1. С. 22—105.

17. Античная цивилизация. – М., 1973. –с.271

18. Быт и история античности. – М., 1988. – с.272

19. Виньичук Л.А. Люди и нравы Древней Греции и Рима. – М., 1988. – с. 496

20. Гаспаров М.Л. Занимательная Греция: рассказы о древнегреческой цивилизации // Наука и религия. – 1991. - №3. – с. 32-35

21. Гиро П. Исторические чтения. Греческая история. Частная и общественная жизнь греков. – М., 1915. – с. 684

22. Кошеленко Г.А. Полис и город // Вестник древней истории. – 1980. -№1. – с. 3-28

23. Левек П. Эллинистический мир. – М., 1989. – с.252

24. Макаров И.А. Орфизм и греческое общество в VI-IV вв. до н.э.// Вестник древней истории. – 1999. - №1. – с. 8-19

25. Свентицкая И.С. Пиры как форма общения в классической эллинистической Греции // Одиссей: человек в истории., - М., 1999. – с. 62-67.

a.  Цивилизация: теория, история и современность. – М., 1989. – с. 178

b.   Хрестоматия по истории Древнего мира. – Саратов., 1999. – с. 351

c.   Человек и общество в античном мире. – М., 1998. – с. 526

Похожие работы на - Формы досуга в Древнем Риме

 

Не нашли материал для своей работы?
Поможем написать уникальную работу
Без плагиата!