Ужас как смешно – черный юмор против терроризма?
Ужас как смешно – черный юмор против терроризма?
Андрей Цветков
Научно-публицистический вестник Век толерантности, №7,
М., Центр СМИ МГУ, 2004
Почему
страшные и трагические события вызывают у нас смех? Что вообще смешного может
быть в терактах или авиакатастрофах? Что есть юмор и смех вообще? Эти вопросы
мы пробовали решить в ходе исследования черного юмора.
Неучтенные жертвы.
Великий
философ и литературовед Михаил Бахтин в 40е гг. ХХ столетия писал:
«…современность принято ругать…Во времена Пушкина современники жаловались на
отсутствие литературы. Нет ничего тяжелее, страшнее и скучнее, чем жить в
современности…» (Бахтин, 2000). К сожалению, последнее десятилетие
действительно отличается от предыдущих нарастанием напряженности прежде всего в
процветающих и богатых странах. Мог ли кто-нибудь представить себе во времена
Гранады и Панамы, что месть террористов за активную внешнюю политику США
настигнет не гарнизон в какой-нибудь отдаленной точке света, а гордость
Нью-Йорка?
Чуть
более десяти лет назад среднему жителю нашей страны тяжело было даже
представить себе, что террористы могут взорвать дом в Москве или захватить 700
заложников в театре. Все конфликты и напряженность были как бы далеко-далеко.
Путч 91 года, переворот 93го, первая чеченская война, если и поколебали эту
уверенность в полной своей безопасности, то незначительно. Основной причиной
этой «иллюзорности бытия» были и остаются СМИ, особенно телевидение. Мы далеки
от того, чтобы, подобно Виктору Пелевину, уподоблять телевидение «мировой
закулисе», вершащей свои темные дела. Однако расстояния в современном мире
по-прежнему огромны, и шансов быть лично знакомым с жертвой какого-нибудь
филиппинского конфликта у большинства жителей Европы и Америки немного. А ведь
именно личное знакомство с участником события или его свидетелем дает чувство
сопричастия, сочувствия, понимания. В то же время, телевидение, предоставляя
информацию в виде красочной, похожей на фильм картинки, снабженной
немногословным комментарием, невольно подталкивает нас к уподоблению жизни за
пределами нашего, такого небольшого, пусть и расположенного в огромных
мегаполисах, мирка фильму. Временами комедийному, чаще – триллеру.
В
последнее время участились разговоры о создании службы психологической помощи
пострадавшим в результате терактов и их близким. Когда происходят несчастья,
подобные «Норд-Осту», немало психологов и психиатров-психотерапевтов готовы
помочь как волонтеры, и в сочетании со специалистами МЧС, Минздрава и других
официальных ведомств они справляются достаточно хорошо. Но речь идет о
краткосрочной помощи десяткам и сотням людей, однако в реальности пострадавших
намного больше. Приведем два примера. В одном из психологических ВУЗов Москвы
во время трагедии на Дубровке на курс семейной психотерапии пришло менее
половины студентов – студентку из их группы захватили. И она по требованию
террористов обзванивала знакомых с просьбой протестовать против силового
освобождения… Для будущих психологов-старшекурсников вопрос «ехать-не ехать»
оказался не более простым, чем для обычных горожан. И преподаватель превратила
семинар в группу психологической взаимопомощи. В то же время один психолог - специалист
по самоубийствам позвонил своему коллеге с просьбой о помощи – он не мог выйти
из дома из-за страха новых терактов, но боялся оставаться один. В обоих случаях
жертвы имели возможность оперативно получить профессиональную помощь. При этом
по официальной классификации к жертвам они вовсе не относились – ведь если
учитывать всех знакомых заложников/погибших/пострадавших, просто людей,
испытавших шок, к психологическим жертвам терактов и катастроф можно смело
относить десятки и сотни тысяч человек. Источником их страданий служит не
только сопереживание жертвам или их близким, но и страх будущих катаклизмов.
Бороться с этим страхом самому, в одиночку заставляя себя «не бояться» -
практически невозможно. Психотерапевтическая помощь в нашей стране доступна
немногим и только в крупных городах. Эта проблема существует и в других
странах, например в Швейцарии, где 1 психотерапевт приходится на 1500 жителей и
при этом специалисты перегружены. В России по правилам Минздрава – 1 психолог
на 25 тыс. населения…
В
ситуации практического отсутствия профессиональной помощи наиболее вероятны два
варианта реакции на критическое событие. Первый – и наиболее часто возникающий
– «поиск виноватых». Чеченцев, Бен Ладена, распущенных авиадиспетчеров…
Основными чертами этого способа преобразования стресса является концентрация
страха и порожденной им ненависти на группе виноватых и сверхобобщение, т.е.
виноватыми полагаются не отдельные люди или экстремистские группировки, но
целые народы и государства. Так рождаются мифы о «странах-изгоях», формирующих
«ось зла», или «бандитском анклаве» в составе России. Мы не будем
останавливаться на политических аспектах подобных утверждений, часто исходящих
из уст официальных лиц. Однако неблагоприятное воздействие на массовое сознание
очевидно.
Националистические
движения и погромы, призывы к ужесточению въездного режима и мер безопасности
из маргинальных превращаются в вызывающие сочувствие широких слоев населения. В
прессе многократно обсуждались меры, предпринятые правительством США после
терактов 11 сентября и рассылки писем со спорами сибирской язвы, «зачистки» в
чеченских селах и тотальные проверки паспортов в Москве и т.д. Второй путь
отреагирования стресса - формирование пласта черного юмора и специфического
фольклора, связанного с критическими событиями - всегда оставался за кадром
официального обсуждения. Отчасти завеса молчания объясняется оппозиционной
природой юмора, его противопоставленностью официальной культуре любой страны и
любого времени. Отчасти – недостаточным вниманием исследователей – политологов,
социологов, психологов и врачей. Не углубляясь в научные дебри, упомянем лишь,
что наиболее значительные научные работы по психологии юмора, его связи со
стрессом и психическим здоровьем были
написаны еще в начале ХХ века (Бергсон, 2000; Пропп, 2002; Фрейд, 1998).
Поэтому
мы предприняли попытку изучить анекдоты, возникающие в ответ на различные
критические события – теракты и техногенные катастрофы. И если раньше для сбора
анекдотов и фольклора необходимо было объезжать «города и веси», то сейчас
возникла новая среда психологических, культурологических и социальных
исследований – Интернет.
Для
исследования мы выбрали четыре события, получивших широкий общественный
резонанс: теракты 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и захват заложников на
представлении «Норд-Оста» в Москве, и две техногенные катастрофы – крушение в
июле 2002 года самолета «Башкирских авиалиний» (получивший известность как
«самолет с детьми») и крушение шаттла «Колумбия» 1 февраля 2003 года. Каждое из
этих событий спровоцировало лавину «чернушных» анекдотов, каждое было связано с
гибелью людей и трагедией, выходящей за национальные рамки. Трагедия шаттла, в
которой погибли «всего» 7 человек – в наглядной демонстрации «силы»
человечества, его техники, и, в конечном счете, цивилизации. Кроме того,
некоторые анекдоты наглядно демонстрировали антиамериканские настроения
русскоязычного сообщества во всем мире.
Отношение
к черному юмору в обществе – как в сетевом, так и в реальном, мягко говоря,
неблагоприятное. Разница лишь в том, что в Интернете, в отличие от обычной
гостиной или кухни, не поморщатся, а обложат площадной бранью. Уже признано,
что романтическая метафора «мировой деревни», подающая Интернет в качестве
арены глобализации, не верна: в Сети есть не только государственные границы (по
доменным зонам), но и национальные – по используемому языку и культурному
содержанию сайтов. Это превращает Интернет, помимо всего прочего, в среду
исследований межэтнических отношений, проявлений толерантности или, наоборот,
нетерпимости, выражающихся в том числе и через юмор. К тому же практическая
анонимность рождает у многих пользователей ощущение дозволенности запретного,
поэтому шутки в Сети резче и в чем-то откровеннее.
О времена, о нравы!
Юмор,
в том числе и черный, относится к важнейшим деталям «машины времени» нашей
психики. Психологическое время устроено по законам, отличающемся от законов
физики. Для физика «настоящее время» - та самая микросекунда, в которую он
проводит свои измерения, и в следующий миг она – уже безвозвратное прошлое. Но
свою жизнь и ученый, и остальные люди измеряют по-другому: «последнее
десятилетие», «с тех пор как…», «недавние события». Все это - незавершенное
настоящее. Оно не имеет четких границ с прошлым – по мере того, как чувства и
эмоции, связанные с каким-то событием, гаснут, оно незаметно для нас
покрывается дымкой и исчезает в прошлом. Но не навсегда: стоит произойти
другому эмоционально-насыщенному событию, хоть чем-то похожему на прошлое, и
оно тут же всплывает в сознании яркой картинкой. Так после крушения шаттла
«Колумбия» сразу же вспомнили давнюю гибель «Челленджера», не столь давнюю –
российского «Курска», и крушения российских самолетов последних двух лет.
Прошлое
всегда кажется лучше и правильнее, чем настоящее. Большевики кляли царский
режим (незавершенное настоящее), но снимали фильмы о героических временах Петра
и Ивана Грозного. В 90е годы проклинали большевиков и хвалили царей, как-то
забывая, что Россия вошла в двадцатый век с «полуфеодальным и самодурствующим
режимом» (Витте, 1991). Теперь многие ругают «приватизаторов» и ратуют за
восстановление почти советской «властной вертикали»… Человеческая память вообще
странно устроена – в то время как отдельный человек лучше запоминает и
воспроизводит негативные события и эмоции, в массовом сознании больше остается
положительных черт прошедшей эпохи. И чем дальше от нас эпоха – тем прекраснее
она кажется. Уже древние римляне мечтали о возвращении к гармонии с природой,
считая что, живут в страшно урбанизованном мире. В политической жизни поэтому
либералы имеют шанс победить на выборах только в процветающем обществе, чтобы
при малейшем ухудшении обстановки уступить место консерваторам, неявно
проповедующим идеи возврата к «старым добрым» временам.
Будущее
чаще пугает нас, чем обнадеживает – особенно отдаленное, выходящее за рамки
предсказуемого. Граница настоящего и будущего куда более прочная и
непроницаемая, нежели граница с прошлым. Отечественный психофизиолог Павел
Симонов показал, что недостаток информации является одним из основных
источников отрицательных эмоций. Страх перед будущим мощно отражается в
искусстве – вспомните, сколько фильмов и книг построены на антиутопиях, а
сколько – на представлениях о грядущей эпохе благоденствия.
Главное – не бояться!
Юмор
в этом движении по времени несет двоякую функцию – с одной стороны,
«разрыхляет» границу настоящего и будущего. Только избавившись от страха можно
приступать к исследованию нового – будущего. А смешное не может быть страшным.
Поэтому «веселое бесстрашие» Михаил Бахтин считал тавтологией (Бахтин, 2000). С другой стороны – юмор позволяет превратить
наиболее страшные события незавершенного настоящего в прошлое. Отрицательные
эмоции обладают куда большим «энергетическим потенциалом», чем положительные, их
проявления не только лучше запоминаются, но и длятся больше, чем у
положительных (Изард, 2001). Шутка, анекдот или байка позволяют
переформулировать ситуацию, взглянуть на нее с другой стороны. Смерть именно
потому несет столько горя, что воспринимается в незавершенном настоящем – где
все можно было бы изменить. И трагические события, затрагивающие целые народы,
отличаются от событий частной жизни только масштабом «если бы..» - от «если бы
раньше приехала «Скорая»…» до «если бы авиадиспетчер не болтал по телефону…».
Но,
пожалуй, важнейшая функция юмора в другом – он противостоит ненависти и
экстремизму. Если не говорить о профессиональных террористах и боевиках, для
которых убийство – это работа, человек с любой выраженностью экстремистских
взглядов обладает очень жестким мировоззрением, в котором есть место для
нескольких догм, не подлежащих сомнению – вроде «все беды Америки от арабских
террористов» или «все беды арабского мира – от Америки и Израиля». В
большинство случаев эти догмы незаметны даже самому человеку, но присутствуют
они у каждого. Это проявление древнейшего механизма психологической защиты –
разделения на «своих» (соответственно, хороших) и «чужих» (естественно,
плохих). Подобное разделение позволяет быстро сориентироваться в проблемной
ситуации – перейти от дежурного ворчания «понаехали тут» к действиям «громи
кавказцев – пособников террора». Первобытная схема защиты не только жестока, но
и жестка – она не выносит и малейших сомнений в своей истинности. Однако ни
разъяснения, ни демонстрации примеров хороших и благожелательных людей из стана
«чужих», практикуемые официальными органами по всем миру, неспособны добраться до глубоко
подсознательной «схемы разделения». А юмору это по силам. Многие «черные»
анекдоты построены на положительном образе плохого героя. Или – отрицании
страданий хорошего – мол, сам виноват. Это отнюдь не значит, что человек,
втихую смеющийся над анекдотом «про самолет», перестает сочувствовать близким
погибших. Тем более, что никакое сочувствие не поможет вернуть умерших. А
черный юмор помогает избавиться от навязчивых снов с крушениями и кровью,
ненависти к «виновным» народам и профессиям. Люди, способные шутить на темы
межнациональной вражды почти никогда не прибегают к насилию реальному.
Кроме
того, юмор позволяет не только заглушить собственную боль и страх, но и
разделить их с другими людьми. Ведь анекдоты, пересказываемые «всей страной»
когда-то кто-то придумал. А потом они стали обрастать подробностями и новыми
версиями в многочисленных пересказах. Рассказывая анекдот, человек в
символической форме передает часть напряжения или страха слушателю. Как раз
такую часть, которая слушателя не обременит. Что означает смех компании в ответ
на рассказанный анекдот? Это значит, что тема волнует если и не всех, то
большинство присутствующих, и все они, смеясь, избавляются от стресса. Таким
образом, юмор оказывается своего рода посредником между массовым и
индивидуальным сознанием. Поэтому удачные, всенародно известные анекдоты как
правило относятся к одной из «вечных тем» (см. врезку), и, несколько
видоизменяясь с течением времени, живут веками. «Черные» анекдоты, вполне
укладывающиеся в рамки «вечных тем» отличаются большей агрессивностью, они
являются формой виртуального насилия, и возникают только в ответ на конкретное
событие.
Если
сравнить два способа управления стрессом, то окажется, что кроме оценочного
параметра – «хороший- плохой», они мало чем отличаются. И концентрация страха
на «виновной» группе, и переформулирование ситуации, виртуальная агрессия
черного юмора относятся (по Лосеву, 2001) к мифам. Миф по Алексею Лосеву –
форма живого, реального и в то же время – отрешенного от обычного хода явлений
бытия личности, возводящая абстрактные категории в интуитивно-инстинктивную,
чувственную плоскость. В данном контексте особенно важным представляется взгляд
на миф и символ, высказанный антропологом Клодом Леви-Стросом – миф как особая
реальность собственного опыта, с которой работает психотерапевт или шаман
(Леви-Строс, 2001). Таким образом, «поиск виновных» оказывается очень близок
понятию деструктивной психотерапии, активно разрабатываемому в последнее
десятилетие…
Не до смеха.
Чтобы
исследовать процессы возникновения и развития черного юмора, мы в течение
длительного времени анализировали анекдоты, присылаемые на сайт Анекдот.ру1–
один из самых популярных в русскоязычной Сети, ежемесячно его посещают сотни
тысяч человек.
Оказалось,
что «стрессогенный» потенциал каждого события можно определить по динамике
присланных анекдотов. Так, в течение нескольких дней после терактов резко
падает количество обычных, не относящихся к черному юмору, анекдотов. В первую
неделю после терактов 11 сентября на обычные анекдоты приходилось не более
половины от присланных2. А «черные» анекдоты начали присылать русскоязычные жители Америки еще днем 11го;
тринадцатого их количество достигло апогея (превысив, к слову сказать, все
рекорды обычных анекдотов). Этот эффект – замещения повседневного юмора черным,
ясно показывает глобальную значимость события не только для политиков, но для
рядовых жителей хоть Нью-Йорка, хоть Урюпинска. Для подтверждения этого вывода
мы попросили 40 психологов-экспертов3 оценить перечисленные события
(теракты 11го сентября 2001 и захват «Норд-Оста», крушение пассажирского
самолета и космического челнока) по параметрам «общественный резонанс
(освещение в СМИ)» и «угроза безопасности личности». Оказалось, что за
исключением крушения шаттла, по мнению экспертов, все события одинаково
угрожают благополучию обычного человека. В то же время, по общественному
резонансу крушение самолета намного обошло катастрофу шаттла, резко отстав от
обоих терактов. События оказались рассортированы по количеству пострадавших и
международному значению. Эти результаты выглядят парадоксальными лишь на первый
взгляд. Во-первых, они наглядно показывают, что даже профессиональные эксперты
– социальные и клинические психологи, определяют событие как угрожающее на
основе освещения его в СМИ. Во-вторых, эти результаты говорят о том, что
количество ситуаций, объективно угрожающих безопасности значительного числа
людей огромно, и их «стрессогенный» потенциал примерно одинаков. И реализация
этого потенциала напрямую зависит от СМИ. Мы отнюдь не призываем к введению
цензуры, однако работникам СМИ стоит задуматься о манере подачи информации. А
также о том, что на военных учениях в России от разного рода несчастных случаев
ежегодно гибнет больше людей, чем на АПЛ «Курск». Количество погибших в
автокатастрофах за один! год можно измерять уже сотнями «Курсков».
Постепенное
снижение количества «черных» анекдотов и быстрое восстановление численности
обычных говорит об эффективности юмористического отреагирования – когда боль и
страх преодолены, черный юмор более не нужен. Осенью 2001 года количество
«черных» анекдотов резко возрастало – и затем резко падало еще два раза. После
сообщений о начале наступления Северного альянса на талибов и официального
вступления США в войну. Общество быстро приспосабливается к страшным событиям –
дальнейшие сообщения о военных действиях уже не вызывали никакой реакции, а
сами вторичные пики были относительно невысокими.
Техногенные
катастрофы (крушения самолета Ту-154 и шаттла) демонстрируют несколько иную
динамику – «черных» анекдотов куда меньше, они не делают погоды, а количество
обычных анекдотов нисколько не снижается. Это означает, что их стрессогенный
потенциал (при учете роли СМИ) гораздо ниже – возможность погибнуть в авиакатастрофе
пугает нас намного меньше, чем атаки фанатиков. Может быть потому, что
катастрофы – воздушные, морские, автомобильные для жителей развитых стран уже
стали привычным явлением. Каковым сейчас становится война – Иракская кампания и
посвященные ей анекдоты в сравнении с событиями «одиннадцатого сентября»
количественно кажутся почти бурей в стакане.
С
другой стороны, несколько лет относительного спокойствия полностью лишат нас
«иммунитета» к терактам. Как писал психофизиолог Николай Бернштейн о крупной
катастрофе, «основная функция старожилов к тому только и сводится, чтоб ничего
не помнить» (Бернштейн, 1966).
Вместе
с тем определенное количество анекдотов, посвященных критическому событию,
продолжают присылать даже спустя один-два года. Так, в конце двухнедельного
периода наблюдений после крушения Ту-154 большая часть черного юмора была
связана с украинскими ПВО (аналогичная катастрофа годом ранее) и Бен Ладеном
(терактам 11.09.01 предшествовал угон самолетов). И это уже говорит о том, что
для некоторых людей возможностей черного юмора по борьбе со стрессом
недостаточно, у них формируются невротические комплексы, требующие помощи
профессионалов. Но таких людей – считанные проценты среди посетителей и авторов
сайта. И это внушает нам оптимизм. Не менее оптимистично мы оцениваем малый
период рефрактерности, время юмористической реакции на критическое событие: на
рисунке «Ту-154» хорошо видно, что пик черного юмора приходится на 3-5 день
после катастрофы (на рисунке «11.09» - на второй день). Таким образом, можно
сказать, что юмористическая реакция опережает создание мифа ненависти и
разрушения.
В
заключение хотелось бы выразить надежду, что количество объектов изучения (событий,
порождающих черный юмор) с годами станет меньше. Кроме того, надеемся, что
работа наших коллег по борьбе с посттравматическим стрессом и межнациональной
нетерпимостью будет успешной. А люди станут счастливее.
Врезка:
Универсальных,
«вечных», тем шуток и анекдотов немного, и они одинаково часто встречаются в
фольклоре всех стран: семейные и сексуальные неурядицы, события в обществе и
политике, человеческая глупость и бездарность, пьянство, «нелепые» детские
высказывания.
Примечания
1
Благодарим сайт Анекдот.ру и лично Диму Вернера.
2
Благодарим Алексея Гусева за существенную помощь в обработке результатов.
3
Благодарим Наталью Цветкову, Карину Шипкову и Марину Тимонину за помощь в
опросе экспертов.
4
На рисунках обозначены: вертикальная черта – день наступления события;
предшествующий 2-недельный период использовался для проведения статистических
расчетов. Графики: AnGen
– общее число анекдотов, присланных за день, AnBlack – число «черных» анекдотов, AnNorm – число анекдотов, не связанных с
критическим событием (вычислялось как разность AnGen – AnBlack=AnNorm).
Список литературы
Бахтин
М.М. Дополнения и изменения к «Рабле» // сб. Эпос и роман. С-пб.: Азбука, 2000
Бергсон
А. Смех// Лауреаты Нобелевской премии: А. Бергсон, Ж -П. Сартр, К. Симон. М.:
Панорама, 2000
Бернштейн
Н.А. Крушение Тэйского моста// Наука и жизнь, 1966 №2
Витте
С.Ю. Избранные воспоминания. М.: Мысль, 1991
Изард
К. Психология эмоций.СПб: «Питер», 2001
Леви-
Строс К. Структурная антропология. М.: Эксмо, 2001
Лосев
А.Ф. Диалектика мифа. М.: Мысль, 2001
Пропп
В.Я. Проблемы комизма и смеха. М.: Лабиринт, 2002
Фрейд
З. Остроумие и его отношение к бессознательному. С-пб. – М.: АСТ, 1998